На экране появился рослый, атлетического сложения мужчина. В одной руке у него был микрофон, другой он указывал на кирпичное здание у себя за спиной. Обернувшись, Тэсс увидела, что Бен стоит на пороге кухни. Она сразу догадалась, что он был в этой квартире.

— О, Бен, как страшно, должно быть, было.

— Они пролежали там десять — двенадцать часов. Девочке не больше шестнадцати. — При воспоминании об увиденном у Бена появилось неприятное ощущение в желудке. — Они буквально разрезали ее на части, словно кусок мяса.

— Какой ужас! — Тэсс отложила все в сторону и подошла к нему. — Давай присядем.

— Наступает момент, — сказал он, продолжая смотреть на экран, — когда кажется, что ко всему привык. Но потом сталкиваешься с сегодняшней ситуацией. Входишь, и тебя выворачивает наизнанку. О Боже, думаешь, этого просто не может быть, потому что люди не способны на такое по отношению к подобным себе. Но где-то в глубине души знаешь — нет, способны.

— Присядь, Бен, — негромко проговорила Тэсс, притягивая его к себе на кушетку. — Хочешь, выключу?

— Нет. — Он обхватил голову, потом пригладил волосы и выпрямился.

Репортер интервьюировал плачущего соседа.

— Полетт нередко сидела с моим малышом. Она была славной девочкой. Просто не могу поверить в случившееся. Не могу, и все тут.

— Эти подонки от нас не уйдут, — отчасти Бен разговаривал сам с собой. — В квартире была коллекция монет. Довольно жалкая коллекция, долларов на восемьсот, от силы на тысячу. А если скупщику краденого продавать, то и половины не получишь. Из людей сделали месиво всего лишь за кучу старых монет.

Тэсс оглянулась на засов, прочно поставленный на дверь. Понятно, почему он принес его именно сегодня. Она придвинулась к нему и, по-женски утешая, прижала его голову к груди.

— Они отнесут монеты в ломбард, тут-то вы их и схватите.

— У нас уже есть другие наводки. Мы возьмем их завтра, самое позднее послезавтра. Но эти нечастные, Тэсс… Боже милосердный, сколько я служу в полиции, а все не могу привыкнуть к этому.

— Глупо говорить тебе — забудь. Могу только сказать — я с тобой.

Бен был ей благодарен за все: она помогла перенести кошмар случившегося. Она рядом, и в ближайшие несколько часов только это и имеет значение.

— Ты нужна мне. — Он подвинулся и, посадив Тэсс на колени, почти уперся ей носом в шею. — С тобой не так страшно.

— Знаю.

— Тэсс… даже не знаю, что тебе сказать. В обществе сенаторов я бываю не на высоте. — Бен бросил свирепый взгляд на ухмылявшуюся Лоуэнстайн, повернулся к ней спиной и прижал трубку плечом к уху.

— Но это же мой дед, Бен, и, право, он очень славный человек.

— Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл сенатора Джонатана Райтмора душкой.

Из дальнего конца комнаты Бена окликнул Пиломенто. В ответ он кивнул ему: подожди, мол, минуту, сейчас освобожусь.

— Просто я не веду его медицинской карты. Так или иначе, это День Благодарения, и мне не хочется его огорчать. А твои родители все равно далеко — во Флориде, кажется, ты говорил?

— Им обоим по шестьдесят пять. А родителям в этом возрасте полагается жить во Флориде.

— Короче, у тебя семейного обеда на День Благодарения не предвидится. А дедушка, я уверена, будет рад с тобой пообщаться.

— М-да. — Бен потеребил ворот джемпера. — Слушай-ка, у меня есть давнее правило по части семейных обедов.

— Ив чем же оно заключается?

— Я не хожу на них.

— Ах вот как? И почему же?

— Снова вопросы… — негромко проговорил Бен. — Когда я был помоложе, мать просила приводить домой моих подружек; они быстро находили общий язык — было о чем поговорить…

— Ясно. — По интонации голоса можно было сразу догадаться, что Тэсс улыбается.

— Вот тогда-то я и решил: матери не показывать своих женщин, к родителям женщин не ходить. Тогда никто не станет строить воздушных замков.