Торговка - Дарья Истомина (2001)

— Это все ты… Ты же все под себя гребешь, Корноухова! Думаешь, я забыла, как ты у меня в изоляторе лагерном все отбирала и жрала? А как книгу украла? А в вазу мамину уцепилась когтями! Думаешь, я не знаю, сколько она в действительности стоит? Для тебя же всю жизнь главное — кусок пожирнее рвануть! Вся в своего Никанорыча, который моделями торгует! Два сапога — пара! Как вы меня со своим папочкой нагрели! А я-то не понимала, с чего это ты такую сердечность изображаешь! Ну прямо ангел милосердия! Армия спасения, да и только! А сами не ко мне — к ней подбирались… Кому твой пенек трухлявый нужен? Нашли идиотку твоего солдафона обстирывать, щами кормить и хвостом вилять! Да еще в деревне! «Нам здесь хорошо, Катя!» Им там хорошо, а?! — Она захохотала.

Я с громадным облегчением поняла, что переломить мать Катерине не удалось. Но палку она все-таки перегнула. Есть вещи, которые не прощаются. Я встала, влепила ей плюху, так что она, не удержавшись на ногах, осела на пол и закрыла лицо руками.

— Не смей так о собственной матери, поганка бледная… И вообще, больше тут не смей от всего нос воротить! То ей не это, это не то! Сколько я тебе должна за работу? Считай! Каждый день считай!

Она медленно встала, посмотрела на меня изумленно. На щеке красным оттиском отпечаталась моя лапа.

— Ты… Ты… Меня еще никто ни разу в жизни не бил! — пролепетала она шепотом.

— Значит, еще будут. Привыкай, Рагозина!

— Ты меня еще узнаешь, — помолчав, очень тихо сказала она. — Я ничего не забываю…

— Ладно! Кино кончается, Кэт, — засмеялась я. — Начинаются суровые будни… Ты же тут только игралась в такую работящую! Как в куклы. Потому что знала, что за тобой мать. И накормит, и любого за тебя загрызет, как тигрица. Только ты про кое-что забываешь, не учитываешь новых факторов. У тебя же теперь есть я. Так что если прижмет, не стесняйся… Мы же теперь не чужие. Родственницы, можно сказать! А если они нам еще и братика на старости лет сварганят или сестричку, вот это будет радость! Верно?

Я, конечно, тоже перегибала, но удержаться не могла.

— Так на сколько ты там наработала, ударница прилавка?

Она как-то неожиданно успокоилась, взяла карандаш и бумагу, стала быстро считать, выписывая колонки цифр.

— Вот, — протянула она листок. — За семьдесят один рабочий день. Выходных практически не было.

— А чего ты мне это под нос суешь? Вон казна, бери и отсчитывай.

Она открыла ящик, взяла то, что ей причиталось, и сказала:

— Проверь.

— Зачем? Я тебе верю.

Она хотела уйти, но я остановила:

— Насвинячила — прибери!

С трудом сдерживаясь, Рагозина схватила совок и веник, смела осколки пластинок, бросила их в мусорный бак в углу. Подняла свой чемоданчик, проигрыватель и обратилась к Гришке:

— Ты смотри, песик, чтобы она тебя не укусила. Долго лечить придется! Она же бешеная!

И выскочила.

Оставила, значит, последнее слово за собой. Я поняла, что ее никогда больше не будет в моей обожаемой лавке, и мне захотелось петь. Здесь снова все было мое. И не надо никого терпеть рядом.

День складывался на редкость удачно. Я решила рискнуть и быть с Гришкой дома засветло. По моим оперативным данным, ростовские родичи Терлецкого сдали кому-то квартиру и собирались уезжать в Ростов.

Подъезд был загроможден чьей-то мебелью, которую поднимали в лифте до восьмого этажа. Видимо, въезжали новые жильцы. Терлецкие уже отбыли. Дворничиха сказала, что урну с прахом Ильи они забрали с собой и похоронят там, в Ростове.