Крик ворона - Дмитрий Вересов

Потом началось занятие, одновременно лихорадочное и занудное, как известно всякому искателю искомого. Распахивались стеллажи, перебирались папки с офортами и графикой, книги — а вдруг оно там, за аккуратными, пыльными рядочками. Переворачивались картины — а вдруг на изнанке. Простукивались в поисках пустот массивные рамы, стенки мебели, паркет. От здравого смысла и следа не осталось, обследовались уже места заведомо невозможные — сортир, ванная. Принялась даже откручивать ножки от табуреток в расчете на тайник...

— Идиотка! — в сердцах сказала себе самой, вспомнив, что в прихожей есть антресоли. — Ежу понятно, что там.

За створками повеяло многолетней пылью, горьковатой сухой гнильцой. Лада потянула на себя картонный короб, но тот лопнул в ее руках, и по груди больно застучали увесистые тома. Один поймала. Максим Горький, полное собрание сочинений. Не успела даже выругаться — пронзительно и непривычно долгими гудками зазвонил телефон. Вздрогнула, выронила книгу, спрыгнула со стремянки.

— Алло! — хрипло и раздраженно сказала она в трубку.

— Простите, — отозвался удивленный, вежливый и чем-то знакомый голос. — Я, наверное, не туда попал. Мне Родиона Кирилловича.

— Кого?

— Родиона Кирилловича Мурина.

— Он... — Опомнись! — Нет тут таких. Она бросила трубку. Вот такие дела. Еще чуть-чуть, и брякнула бы сгоряча, что преставился Родион Кириллович. Грибочков намедни покушал и преставился. Бывает...

Телефон вновь начал надрываться, но Лада трубку не брала.

— Только без паники. Быстро навести марафет и линять отсюда. И «маму» не забыть, пусть и не та она. Пусть сами потом разбираются, не мое это дело, а свое я сделала...

Лада разогнулась, утерла пот со лба. Вроде все. Квартирка приобрела тот вид, который имела до ее прихода. Приблизительно тот — кое-что, конечно, изменилось. Теперь собрать вещички, привести себя в порядок... Кстати, зеркало очень не помешало бы, но, сколько помнится, нет в этой квартире ни одного зеркала, даже в ванной. Может быть, в спальне у Мурина, там еще гардероб стоит, такой трехстворчатый?

Вошла, не глядя на кровать, отворила шкаф. С дверной изнанки на нее глянуло бледное лицо в крупной испарине, глаза, горящие нездоровым блеском. Так не пойдет. Ну-ка, собраться!

Сбивая с себя наваждение, стукнула кулаком по тяжелой дверце — и едва успела отскочить: край зеркала прыгнул на нее, целя в лицо. Зеркало показало черный тыл, застыло перпендикулярно дверце. Из открывшегося зазеркального пространства брызнул опаляющий взгляд знакомых асимметричных глаз, но не было в этом взгляде никакого безразличия...

IV

Начало мая уже содержало в себе обещание белых ночей, и, проснувшись под утро, Павел отчетливо увидел рядом с собой пустую примятую подушку. Он встал и, накинув на плечи плед, пошел на запах табачного дыма и назвук приглушенных рыданий. На фоне сумеречного оконного прямоугольника ее силуэт был виден четко. Растрепанная голова, подпертая рукой, сигарета в губах. Прерывистое дыхание.

— Ты плакала? — прошептал он. — Но почему?

— Прости меня, — не поворачиваясь, сказала она. — Я и забыла, когда плакала последний раз. А вот сегодня прослезилась трижды. Это пройдет... Вот и все. Прошло. Наваждение кончалось. Прости меня. В полшестого откроется метро, и я уеду.

— Куда? — глухо спросил он, вцепившись дрожащими руками в край стола.

— После того, что было сегодня... вчера, мне нельзя обратно. Я понимаю... Но у меня есть служебная комната. Юридически я ведь бухгалтер ЖЭКа с лимитной пропиской. И законная жена Ивана Павловича Ларина.

— Я не знал.

— А что ты вообще обо мне знаешь?

И, не опуская нелестных подробностей, она рассказала ему о том, как жила последние годы. Он перебил ее только однажды, когда она поведала ему о своем утре с Потыктуевым: