Адам и Ева - Лемонье Камиль (1899)

Прижимаясь к коре губами, я лобызал, как священный дар, это благословенное древо. Из самого сердца древесины, сквозь жужжанье мухи шелест листвы, мне послышался голос, который молвил мне:

– Я – все и везде, и всякая вещь – есть часть моего бесконечного бытия.

Я стоял нагой и полный обожания, как человек юной поры мира.

Это было первым днем просветленья. Другие дни начались от него, подобно тому, как при вращении веялки взлетает сначала одна золотая соломинка, а за нею несутся другие. Я простерся у подножия дуба на мху среди белого утра. Никогда глаза мои не видели еще такой чудной картины. Вблизи лежал большой камень. На него зигзагами вполз уж. Я взял его в руки и прижал к моей груди. По ляжкам моим бегали насекомые. Мне на волосы падал сверху пушок молоденьких птенчиков.

Ева! Ева! Ева! Зачем ты ждешь по ту сторону света? Видишь, здесь ложе из цветов и нежных шелков. Здесь сторожит неусыпное, родное око деревьев. Нас обручит с тобою тень.

Глава 5

Я призывал возлюбленную деву, но она не шла. Желание мое само стремилось к ней и влекло ее за руку в это торжественное и сладостное место. Ева! Я взывал к тебе из глубины моей души, и ты вдруг явилась в блеске своего юного розового тела с маленькими яркими, как заря, персями. Как невинный юный человек я в мечтах расточал мою любовь.

Я познал, что согласно воли Божества нет лучшего в мире, чем две нагие, доверчивые души на лоне природы. Никто еще не сказал мне об этом. Но никакое слово не высказывается, и надо понимать все через самого себя. Каждый человек восстановляет правду. Я был в своей наготе среди этого леса, как символ. А теперь рядом со мной шел милый ребенок по цветущим лужайкам. И я дал ему в тайне радостное имя супруги.

Иди же ныне, возродившийся человек, которого другие люди назовут безумным!

Я звал Жаний, но из дома мне не ответил ни верный мой пес, ни она. С некоторого времени она искала уединения в безлюдном лесу. Я думал, что она ходила собирать грузди и опенки. Каждое утро она приносила ароматные и мясистые грибы. И синие сливы разносили пряное благоуханье. Орехи нагуливали сочные ядрышки. Лес доставлял нам изысканные яства.

И вот, напрасно проискав Жаний, я подумал, что она в лесу и, в свой черед, пошел под деревья, не переставая окликать ее. Я шел так некоторое время и вдруг услышал собачий лай. В тот же миг задвигались кусты. Маленькая фигурка убегала сквозь чащу кустов.

А я, смеясь, кричал безумно:

– Жаний, Жаний, не надейся убежать от меня!

У меня был какой-то неестественный, жесткий смех. Он звучал, как дорожные камни. Жаркое прерывистое дыхание обдавало мои губы, как в пору охоты, когда горячая добыча была на конце моего ружья. Я бросился через кусты, но они все плотнее и плотнее преграждали мне путь, чем дальше я забирался. Мой Голод скакал предо мной прыжками, направляясь к зеленым портикам леса.

– Иди за мной, я приведу тебя верным к ней путем, – говорила мне мордочка животного.

А я думал:

– Эта насмешливая и холодная девушка пройдет тот же путь, что и другие.

В голове моей стучало, как в барабане.

Взять бы ее за волосы и повалить на траву.

Я бежал за Голодом с прижатыми к груди кулаками. И мы достигли тенистого местечка, где она пряталась. Завидев меня она вскрикнула:

– Не подходите ко мне, вы были моим таким жестоким господином!

Она оттолкнула и Голода, проговорив:

– Я не верю и тебе, ты меня выдал.

Она прижимала руки ко лбу. Ее светлые, звучные слезы, струились из глаз. Моя ярость мгновенно остыла. Я не был больше охотником с кровавым сердцем. Тихонько притронулся я к ее плечу рукой.

– Скажи, какое зло я тебе сделал?

Мне не хотелось уже смеяться.