Дорога надежды - Анна Голон, Серж Голон

Она узнавала спальню, и ей было странно видеть ее в таком необычном ракурсе, скорее забавном. Ибо она воспринимала все, как если бы обозревала расположение комнат, находясь на балконе верхнего этажа.

Кровать в нише, сундук, небольшой стол, кресло, зеркало, «квадраты», и все это смещенное, сдвинутое со своих мест водоворотом людей, которые входили, устремлялись куда-то, заламывали руки, затем вдруг выходили, казалось, звали кого-то, кричали. Однако эта нелепая пантомима, воспринимавшаяся через призму умиротворяющей Тишины, не раздражала ее, желавшую постичь смысл происходящего; наконец она заметила, что эта пантомима и повторяющейся закономерностью разыгрывается вокруг двух точек: кровати в глубине алькова, на которой она различала лежащую женщину, и столом, на котором стояло что-то вроде корзины с видневшимися в ней двумя маленькими головками.

Две розы в птичьем гнезде.

Она знала, что некое чувство ответственности притягивало ее к этим бутонам, розовым пятнышкам, зыбким, приникшим друг к другу, таким нежным, таким разумным, таким одиноким, таким далеким.

«Бедные маленькие существа, — думала она, — я не в силах покинуть вас».

И усилием, которое она предприняла, чтобы приблизиться к ним, она разорвала тишину, вторглась в какофонию оглушительного шума и грохота, вспышек молнии и раскатов грома, рассекая темноту, испещренную потоками проливного дождя.

Ее сердце едва не разорвалось от радости. Она увидела его, широко шагнувшего в шквал ветра, разметавшего полы его плаща. Значит, ей это не пригрезилось! Она была уверена, что нашла его, и они вдвоем направляются теперь к Вапассу в ливневых потоках дождя. Она прокричала ему сквозь бурю:

«Я здесь! Я здесь!»

Казалось, он не слышал ее, продолжая путь, и вблизи она увидела его ввалившиеся щеки и изможденное лицо, которое дождь залил слезами. Это была галлюцинация, совершенно бессвязная, поскольку сквозь дождь, стремившийся загасить потрескивающие факелы, скорее дымившие, чем освещавшие, она различила множество людей: индейцев с наброшенными на них накидками, испанцев Жоффрея в блестящих латах и знакомую остроконечную шляпу, болтавшуюся на ремне, перекинутом через плечо, — Шаплея, которого она так ждала. Но кто такой Шаплей?

«Наверно, я больна или грежу». Ей стало не по себе. В слишком густой темноте было что-то ненормальное. Но это не сон, потому что она продолжала все слышать. Она слышала, как дождь барабанил по крыше. Дождь, храп, шепот… Жирная нога, очень белая, с толстой ляжкой, переходившей в круглую коленную чашечку, за которой следовала дородная икра, завершавшаяся короткой, усеченной ступней, елозила рядом с ней в черноте, подобно толстому червяку, бледному и неприличному.

«На сей раз я в аду», — сказала она себе, настолько конвульсивные движения непонятных существ, барахтавшихся в темноте, напомнили ей картины яростных совокуплений демонов с окаянными, которые мать Сент-Юбер из монастыря в Пуатье показывала ей в толстой книге под названием «Божественная комедия» поэта Данте Алигьери; гравюры, иллюстрировавшие круги ада, вызывали кошмарные сновидения у «старших», которых она хотела «предостеречь». С той только разницей, что в этом реальном аду демоны, как и ранее ангелы, говорили по-английски. Ибо, как только завершились неистовством сопения и вздохов судороги и подергивания этой белой ноги, с которой соседствовала явно мужская нога, раздался голос, произнесший по-английски:

— Я пропала! Так же, как и вы, Харри Бойд.