Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова (2005)

— Упаси Боже! — внезапно голос Олимпиады стал мечтательным и зазвенел, как когда-то в юности. — А хоть и страшен он был в гневе, но иногда я Ните завидовала. Мало какая женщина может похвастаться, что мужчина всю жизнь посвятил любви к ней, а потом ненависти — и тоже к ней. Великое чувство имел.

— Знаешь, Липочка, — Капитолина Болеславовна нервно поправила очки, — как говорил Александр Сергеевич[3]: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».

— Не знаю, я, грешная, не уверена, что не хотела бы такого супруга…

— Ненормальная! Типун тебе на язык! — рассердилась Капа. — И пасьянс не сошелся!

* * *

Она уже успела и повышивать, и помузицировать, и даже вздремнуть чуток, а возлюбленного как не было, так и не нет. Тото сердито подошла к зеркалу и, уставившись в серебристую поверхность, принялась беседовать с единственным живым существом в доме, не считая толстого золотого рыба, — со своим отражением.

— Все хорошо, — поведала она зеркальному двойнику, — но в течение пяти лет само собой разумеется, что обещание прийти домой в девять ничего не означает. Ровным счетом ничего. И ведь не возразишь. Все правильно. Все нормально! У него. Ты готова всю оставшуюся жизнь подчиняться этим правилам?

И отражение покачало головой в том смысле, что, конечно же, нет.

— Правда, ты тоже хороша, — продолжала Тото свой обличительный монолог, — но у тебя есть крохотное оправдание. Давай, давай скажем это вслух. Ты не чувствуешь надежности. Той самой надежности, о которой так много и долго трепались большевики.

Она смотрела на себя огромными, все расширяющимися глазами:

— Мне страшно. Как иногда бывает страшно.

И казалось ей, что ничего уже не случится в ее жизни по-настоящему прекрасного и светлого, что суждены ей только тоска и воспоминания, и, когда станет по-настоящему невыносимо, она согласится принять любой выбор, любой каприз судьбы, лишь бы не оставаться больше никогда одной, наедине со сверкающим в темноте зеркалом и одинокой, печальной, все потерявшей женщиной в нем.

Эта мысль ее испугала не на шутку. Она встряхнулась, расправила плечи, усилием воли заставила себя улыбнуться. Затем добыла из кармана шелкового халата мобильный и вышла на балкон.

— Алло! Ба? Я тебя не разбудила? Просто хотела поцеловать и сказать спокойной ночи. Я тебя люблю, слышишь?

* * *

Говоров появился на пороге с букетом роз и бутылкой красного вина.

— Здравствуй, милая! — чмокнул ее в висок. — Задержался, знаю. Зато вот приволок тебе добычу — твое любимое.

Татьяна рассмотрела бутылку:

— Знатное вино, знаешь ты в нем толк, ничего не скажешь. Ну что, выпьем для сладких снов?

Александр опустился в кресло у низенького столика, ловко вскрыл бутылку и налил вино в поданные Татьяной высокие стаканы. Вечер обещал стать милым, но тут на глаза Говорову внезапно попалось отложенное вышивание, и он недовольно нахмурился. Тото сразу уловила перемену в его настроении.

— «Что стало пасмурным чело»? Что случилось, солнышко? — спросила она, полагая, что это как-то связано с его рабочими проблемами.

— Ты должна не глупостями заниматься, а интенсивно готовиться к выставке, — заявил Александр менторским тоном.

Татьяна, несколько ошарашенная подобным крутым поворотом темы, все же не хотела окончательно портить вечер. Достав вазу, она вышла на кухню, чтобы налить воды. Там она проделала несколько странных манипуляций: глубоко вдохнула несколько раз, как перед погружением на глубину, затем заглянула в зеркальное стекло кухонного шкафчика и примерила несколько улыбок. Подобрав самое милое и естественное выражение, зафиксировала его и вернулась в комнату — простая, естественная, без единого следа недовольства на лице.

Александр уже переоделся, выпил полбокала, но менять тему явно не собирался: