Когда умирают боги - Кэндис Проктор (2009)

— Гин? — старик едва заметно улыбнулся. — Вряд ли. Гин проявляла живой интерес к многим вещам, но только не к правительству. Она считала, что одна марионетка в короне не отличается от другой, зато следует опасаться лизоблюдов и воров, которыми они себя окружают. — Он улыбнулся чуть шире, глядя на лицо Себастьяна. — Вас это удивляет?

Себастьян покачал головой, хотя, по правде говоря, он был удивлен, но не столько самим высказыванием, сколько тем, кому оно принадлежало. Весьма нетипичная точка зрения для женщины, получившей изысканное воспитание и занимавшей привилегированное положение дочери графа, а затем жены маркиза. Также неожиданным для Себастьяна явилось то, что маркиз сам находил мнение жены забавным, даже милым. Подобная ересь вызвала бы у Гендона апоплексический удар.

— А что насчет вашего племянника, Бевина Эллсворта? Каковы его политические убеждения?

— Я бы очень удивился, если бы Беван хотя бы раз в жизни подумал о политике. Его ум занят гораздо более весомыми проблемами, главными из которых являются женщины, пари и покрой камзола. А что?

Себастьян подошел к маркизу. Тот все еще держал в руках пустую лейку.

— Что вы можете мне сказать об этом ожерелье?

Англесси перевел взгляд на серебряную подвеску с голубым камнем, лежавшую на ладони Себастьяна.

— Ничего, — ответил Англесси, наморщив испещренный старческими пигментными пятнами лоб, словно перемена темы его смутила. — А в чем дело? Откуда оно взялось?

— Оно было на вашей жене, когда та умерла. Вам известно, как ожерелье попало к маркизе?

Смущение уступило место легкому удивлению. Полный неведения взгляд был вполне убедителен.

— Нет. Понятия не имею. Я никогда прежде его не видел.

Себастьян прошелся пешком по улицам Лондона, прошагав из центра до Эджвэр-роуд и дальше, где аккуратные городские домики и мощеные улочки сменились многочисленными строительными площадками, а затем зелеными полями и огородами Паддингтона.

Хоть это и казалось невероятным, но он до сих пор не нашел никого среди знавших Гиневру Англесси, кто бы признал, что видел трискелион раньше. Мало того, если верить камеристке, Тэсс Бишоп, то в день своей гибели маркиза выбрала платье с воротником, что совершенно исключало какие-либо украшения на шее. Очевидно, ожерелье, как и атласное платье, было надето на Гиневру уже после смерти. Но зачем? И кто это сделал?

Хотя Себастьян считал это маловероятным, но все же предположил, что Чарльз, лорд Джарвис, продемонстрировал ему ожерелье просто для того, чтобы подключить к расследованию. Тем не менее даже если это было так, все еще оставался один вопрос: каким образом ожерелье, которому следовало бы покоиться на дне Ла-Манша, неожиданным образом вновь обнаружилось?

Объяснение, предложенное Гендоном, что украшение продал какой-нибудь крестьянин, нашедший тело графини, прибитое к далекому берегу, звучало правдоподобно. Но Себастьян не мог отмахнуться от другой, более вероятной версии, что Софи Гендон не погибла на той давней морской прогулке, а просто уплыла, оставив мужа, замужнюю дочь и одиннадцатилетнего сынишку оплакивать ее.

Себастьян устремил взгляд через луг, покрытый дымкой тумана, к ряду вязов, выстроившихся вдоль ручья. Еще ребенком он почти не питал иллюзий насчет родительского брака. Так уж было заведено в их кругу: мужья занимались делами парламента и своими клубами, тогда как жены были предоставлены сами себе и развлекались кто как мог. В воспоминаниях Себастьяна Софи Гендон была словно золотым лучиком, который появлялся ненадолго, источая нежность и любовь, а ее веселый смех до сих пор звучал у него в ушах все эти годы. В то же время его школьные дни были отмечены многочисленными кулачными потасовками, когда он защищал честь матери. Ибо в обществе, в котором неверность была самым заурядным делом, графиня Гендон славилась особой неразборчивостью.