Еще один Валентинов день - Энн Стюарт

– Кофе растворимый. Вы сказали, что выпили бы кофе, помните? Полагаю, что зерна использовала все до последнего, но вполне могла где-нибудь заваляться старая банка. Если вы не привередливы.

Мгновение Джеймс молча смотрел на мисс Эмерсон. В это бесконечное застывшее мгновение Хелен охватило странное чувство, словно она предложила гораздо большее, чем просто чашку кофе. Неизмеримо большее.

– Не привередлив, – подтвердил Рафферти низким голосом и последовал за хозяйкой по короткой лестнице к входной двери.

Хелен про себя гадала, не совершает ли непоправимой ошибки.

Но, если по правде, ей на это наплевать.

«Прокурорша все-таки неряха», – размышлял Рафферти, оглядывая гостиную с тремя слоями отстающих обоев, грудами газет, тарелками от завтрака и ужина, папками и одеждой, устилавшими стол. Его мать, чьей гордостью и радостью, и постоянным разочарованием был Джеймс, всегда содержала жилище в безупречном порядке. Зато в такой берлоге, как у мисс Эмерсон, мужчина мог чувствовать себя как дома.

На стене неопрятного уютного помещения размещался самый огромный из телевизоров, когда-либо виденных Рафферти, причем он не сомневался, что аппарат цветной, хотя не представлял, что за продолговатые черные коробочки лежат рядом, но наверняка им можно найти применение.

Джеймсу нравились телевизоры, начиная с десятидюймовых черно-белых до исполина, выбранного Хелен, и нравилось все, что там показывали: бейсбол, хоккей, футбол, реклама пива, мыльные оперы и игровые шоу.

Впервые Рафферти увидел диковинку в гостиничном номере, который делил с готовой на все цыпочкой из Эванстоуна, и все отведенные ему часы провел перед экраном, игнорируя призывы обольстительной, как сирена, женщины. В последующие посещения он научился распределять время, но этот гигантский телевизор возбудил в душе ни с чем несравнимую тягу.

– Знаю, знаю, – залепетала Хелен, необыкновенно быстро вернувшись с дымящейся кружкой кофе. – Телевизор просто неприличный.

– Вот как?

Рафферти с большим любопытством взглянул на хозяйку дома. Он смотрел один из каналов в том отеле и с удивлением и весельем обнаружил, что некоторые вещи за последние пятьдесят лет совсем не изменились.

– Я имею в виду размер. Не говоря уже о блоке для приема кабельных сетей и двух видеомагнитофонах. Я, так уж вышло, фанатка телевидения.

– Я тоже.

Хелен явно смущалась. Очевидно, в нынешние времена считалось позорным любить телепередачи. Джеймс не мог себе представить, почему кто-то не одобряет такое чудо.

– Я смотрю только PBS[4], – защищаясь, пробормотала Хелен.

– Само собой, – озадаченно кивнул он.

– И старое кино. Мюзиклы, гангстерские фильмы, и все такое. Черно-белую классику.

– Предпочитаете черно-белое кино? – удивился Рафферти.

По его мнению, цветное кино гораздо интереснее. Что за зрелищность в оттенках серого?

– Что тут скажешь? – пожала плечами Хелен. – Я просто пережиток прошлого.

– Неужели? – очень осторожно спросил Джеймс, едва не пролив свой кофе.

Хелен удалось изобразить самоуничижительную улыбку:

– Мой отец говорит, что я попала не в то десятилетие. Мне бы жить в тридцатые или сороковые.

– А как насчет двадцатых?

Вопрос прозвучал резко даже для его ушей, но Хелен ничего не заметила.

– Нет, только не двадцатые, – категорично отрезала она. – Тогда в Чикаго царил разгул невиданного насилия.

Рафферти такой поворот беседы не понравился, как не понравился и смысл ее простодушного заявления.

– Вполне возможно, – согласился он и решил сменить тему. – Как вам удалось так быстро сварить кофе?

– В микроволновке.

«Я что-то явно упустил во время предыдущих пребываний на земле». Звучало как что-то из «Бака Роджерса»[5], а на вкус было словно жидкий картон. Еще одна вещь, которая не изменилась за более чем полвека.

– Очень вкусно, – пробормотал Джеймс.

– Вы лжец, мистер Рафферти.