Счастье в кредит. Книга 2 - Лариса Туманова, Виктория Ростокина (1995)

Слово-то какое — старинное, удивительное: томиться. Томление. Не тоска, не уныние, а что-то медленное, тягучее, неопределенное. Как ожидание.

Томиться — Томилино. Томилинская осень. Звучит почти как Болдинская, а может, еще лучше.

Вечерами, в отсутствие Андрея, Наташа работала. Она записалась на спецсеминар к Владимиру Константиновичу и делала курсовую под его руководством.

Это было ее первое самостоятельное научное исследование. И, оставаясь один на один с листом бумаги, она чувствовала себя настоящим философом, размышляющим о смысле жизни.

Работа должна была освещать взгляды какого-нибудь зарубежного мыслителя на выбор студента. Наташин же выбор удивил профессора Мартынова. Девчонка-второкурсница решила писать о теософии Елены Петровны Блаватской, своей соотечественницы — правда, работавшей за границей. Это не вписывалось в учебную программу. Труды Блаватской в Советском Союзе еще не печатались, и само имя этой необыкновенной женщины было мало кому известно. А если оно и упоминалось, то обязательно с каким-нибудь уничижительным эпитетом: антинаучный мистицизм, пережитки прошлого, идеалистические предрассудки и так далее.

— Откуда ты знаешь о Блаватской? — изумленно спросил профессор, когда Наташа назвала свою тему.

— От Вианы, — сказала она. — Я брала у нее почитать «Тайную доктрину». Изданную в Женеве, но по-русски.

Может, это и смешно, но одно лишь произнесенное Наташей имя Вианы заставило профессора одобрить тему. Хотя его коллеги, если кто из них и читал труды Блаватской, серьезным философом считать ее не могли. Не такая это крупная фигура, как, скажем, Кант, Гегель или материалист Фейербах. А кое-кто и вовсе считал ее шарлатанкой или даже кликушей.

Однако общественное мнение никогда не было определяющим для профессора Мартынова. Он привык полагаться на собственную голову. В данном же случае — и на собственное сердце, которое громко стукнуло от короткого слова: «Виана».

Для порядка Владимир Константинович все же спросил:

— А что ты знаешь о Елене Петровне Блаватской? Чем она тебя заинтересовала?

Против ожидания Наташа начала совсем не с того, с чего принято начинать рассказ о философе.

— Она была очень некрасивой, мужеподобной женщиной. И ей была противна физическая близость.

Профессор закашлялся даже:

— Ну, а мировоззрение? Философские взгляды? Жизненная позиция?

— Отсюда и взгляды. Отсюда и позиция. Она была вся устремлена к духовности.

— Но любой философ — настоящий, конечно, — устремлен к духовности.

— Остальные — только умом. А она — всей душой. И телом тоже.

Профессор усмехнулся, позволив себе вольность по отношению к ученице:

— Студентка Денисова, выходит, вы разделяете взгляды Блаватской в отношении физической близости?

Наташа смутилась:

— Нет, что вы. Я ведь — обыкновенная. А она… она, к примеру, могла создавать вещи прямо из воздуха. Захотела сделать ребенку подарок — рраз! — появился игрушечный барашек на колесиках.

— Да? — заинтересовался профессор. — Я об этом не знал. Но писать-то будешь не об этом. Твоя тема — философия, а не магия.

Наташа лукаво посмотрела на него. У нее была возможность отплатить ему за иронический вопрос насчет физической близости. И она сказала самым невинным тоном:

— А Виана считает, что магия включает в себя и философию, и психологию, и все остальное. Я передам ей, что вы не согласны. Да?

Владимир Константинович покраснел, как ребенок, которого застали за поеданием припрятанного на зиму варенья.

— Зачем передавать? Ничего не надо передавать! Какое это имеет отношение к…

— Никакого, — сказала Наташа. Добрый, умный Владимир Константинович! Знает латынь и древнегреческий и еще массу европейских языков, цитирует на память Платона и Аристотеля, но теряется от одного безобидного упоминания о Виане! Точно ребенок.