Женщина без мужчины - Джастин Скотт (1995)

— Лео, милый, если ты не умеешь или не хочешь как положено приветствовать хозяйку приема и мою супругу, то тогда, пожалуйста, будь добр, встань на цыпочки и попытайся поцеловать в щеку самого красивого меховщика из всех, кто находится на борту этой яхты.

Лео поморщился, когда Уоллес назвал Натали меховщиком. Он считал, что доступ к этому званию достигается не красивой фигурой и хорошо подвешенным языком, а упорным трудом и безупречной репутацией нескольких поколений, поднимающихся с самых низов от простого скорняка все выше и выше к миллионным операциям с партиями драгоценной пушнины. Ее опыт и знания он расценивал не выше знаний рядового журналиста, делающего репортажи о показах мод для женских журналов.

Натали в чем-то была согласна с Лео. Она прочла уйму специальной литературы, провела многие часы в мастерских, даже ездила на некоторые аукционы самостоятельно, когда Уоллес занимался какими-то другими проблемами, но все тайны этого бизнеса она не смогла постичь. Прежде всего она узнала, что снятые со зверька шкурки режут пополам, по хребту. Половинки шкурок растягиваются, чтобы они стали длиннее, тоньше и мягче. Весь процесс она старательно наблюдала собственными глазами, но Уоллес, Лео, отец Стива Вайнтрауба и подобные им люди из когорты меховщиков были не только сторонними наблюдателями. Они работали и руками. Их пальцы, их глаза приобрели благодаря этому сверхчувствительность. Натали изучала шкурки через лупу, выискивая брак, Лео же мог невооруженным глазом обнаружить изъян на меховой накидке у дамы, сидящей в противоположном от него конце Карнеги-холла.

Лео, чтобы стать выше ростом, действительно приподнялся на носках и вытянул шею. Он коснулся губами щеки Натали и пробормотал:

— Ты, сладкая моя, чертовски хорошо замаскировалась под меховщика. Но под твоей шкурой я вижу волка, то есть банкира.

Уоллесу не понравилась эта шутка. Лео зашел слишком далеко в своем стариковском фамильярном юморе и должен когда-нибудь расплатиться за это. Но внешне Уоллес ничем не проявил своего недовольства.

— Это был лучший аукцион за всю историю русских пушных аукционов. Я купил партию мехов белых, как крылья ангелов. За них любой, даже ты, будет готов перерезать мне горло.

— Ой, как страшно! — захохотал Лео.

— Но я боюсь не за себя!

— А за кого же?

— Я опасаюсь, что ты, увидев их, решишь от зависти покончить с собой. Или совсем удалишься от дел.

— Что? — Лицо Лео мгновенно налилось кровью. Он вытащил сигару изо рта и придвинулся к Уоллесу поближе. Его нос почти уперся Уоллесу в грудь. — Что это значит — уйти от дел? От каких дел? От этой партии пушнины? Ты хочешь оставить ее себе? Не забывай, что ты мой брокер. Ты покупал для меня. Мне нужны эти меха. Не шути с этим, Уоллес.

Уоллес действительно был ведущим закупщиком пушнины для всей международной сети меховой торговли класса люкс. Он сновал, как челнок, между Ленинградом, Копенгагеном, Сиэтлом и Онтарио, просматривая сотни тысяч шкурок различных зверьков за год, заключал сделки и заносил каждую из них в свой личный каталог. Отмеченные им отдельные экземпляры и целые партии шкурок гарантировали их безупречное качество. Он покупал шкурки лисиц и норок для «Котильона» и на комиссионных началах отбирал меха для многих других фирм.

Наибольшее удовольствие испытывал он, отбирая для своего каталога русские меха, добытые охотниками в тайге. Это было как первая любовь, как восторг перед природной красотой. В этой сфере он мог блеснуть своим мастерством, знаниями и опытом эксперта.

— Извини, Лео, но этот мех я уже отметил для Натали.

— Совершенно верно! — Натали нашла в себе смелость уколоть Моргулиса за только что испытанное от него унижение. — «Котильон» для нас на первом месте.

— Что?! — взорвался Лео. — Ваши покупатели никогда не отличат русский мех от искусственного дерьма. Даже если этот мех спрыгнет на них с дерева и укусит за задницу.