Телесные повреждения - Маргарет Этвуд (1994)

На следующее утро после окончательного ухода Джейка, Ренни не спешила вставать. Зачем? Она лежала в постели, думая о Дэниэле. Она терялась в догадках относительно его, человек лишенный всякого воображения, настолько приземленный, настолько нормальный, что это было выше ее понимания. Размышления о Дэниэле убаюкивали Ренни, как будто сидишь и сосешь палец. Ренни рисовала в своем воображении картинку, как Дэниэл просыпается, переворачивается, встает, включает будильник, занимается любовью со своей беременной женой, чье лицо Ренни, как ни старалась, не могла представить. Дэниэл, конечно, бережен и заботлив, но все таинство совершается как-то скомкано, впопыхах, в спешке, из-за раннего часа, из-за того, что у него впереди еще куча дел, день расписан по минутам. Его жена не кончает, но оба они не делают из этого трагедии, все в порядке вещей, они к этому привыкли, им это не мешает любить друг друга. Когда-нибудь, в другой раз, когда у Дэниэла будет побольше времени, она обязательно кончит. Потом наспех ополоснуться, проглотить чашечку кофе, крепкого, без сахара, предусмотрительно поданного женой прямо в ванную, изучить свое изображение в зеркале, пока бреется, — и при этом нимало не заботясь о том, какое впечатление это должно производить на жену; Дэниэл одевается в свои строгие, изысканные, несколько старомодные одежды, зашнуровывает ботинки.

В три часа Ренни после некоторых колебаний позвонила Дэниэлу на работу, рассчитав, что в это время ему больше негде находится. Она оставила медсестре номер своего телефона, попросив передать, чтобы доктор ей сразу перезвонил, как только появится, ибо дело не терпит отлагательств. Никогда прежде Ренни не поступала подобным образом. Она отдавала себе отчет, что это грешно, но мысли о Дэниэле привели ее в такое состояние, что соображения морали отступили на задний план. У Дэниэла были такие ухоженные ногти, холеные руки, такие розовые уши; он такой замечательный.

Он перезвонил через пятнадцать минут, и Ренни разыграла целый спектакль, вызвав у собеседника опасения, что она находится на грани самоубийства. То есть, конечно, прямо об этом не было сказано ни слова, это было бы слишком, она боялась переиграть. Ренни знала наверняка, что единственный способ, которым она может заманить Дэниэла к себе — это предоставить ему возможность ее спасать, бежать на выручку. По этому поводу она вполне натурально всплакнула. Ей хотелось, чтобы Дэниэл держал ее за руку, гладил по спине, утешал, говорил хорошие слова, был рядом. У него это так хорошо получалось, он будто создан для этого. Ренни не рассчитывала на большее. Она оделась, застелила постель, почистила зубы, причесалась, она будет хорошей девочкой, хотя бы с виду. Когда Дэниэл войдет, он, несомненно, заметит ее старания, похвалит и одарит золотой звездой.

Раздался стук в дверь, Ренни пошла открывать, на пороге стоял Дэниэл. Таким она его не видела никогда, он был на себя не похож. Гнев, страх, и что-то еще, но не желание. Видимо, Ренни зашла слишком далеко в своей игре.

— Никогда больше так не делай, — были его слова, единственные за все время, что они провели вместе.

Ренни надеялась, что он понял, ее состояние. Как бы не так.

Спустя некоторое время Ренни лежала на кое-как прибранной постели, а Дэниэл надевал ботинки. Ей было видна его склоненная голова, в профиль. Как оказалось, не она нуждалась в нем, а он в ней, — она не могла в это поверить, а поверив, — не могла простить. Она вовсе не этого ждала, он не оправдал ее надежд. Это она, она бедная-маленькая нуждается в жалости и утешении, но никак не наоборот. Дэниэл в результате начал стыдиться самого себя, и это добило ее окончательно. Он сам пришел за утешением, отдыхом, пришел «свободы глотнуть», даром, что в отпуске давно не был. Он нуждался в релаксе, хотел расслабиться. Она чувствовала себя соломинкой, за нее ухватились, она чувствовала, что идет ко дну, она чувствовала себя изнасилованной.

Тупик. Приехали. Что ж надо привыкать.