Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

— Я и не трогаю, только вот пиночину отвешу. Для прохвилактики, — он хотел дать Грине пинка, размахнулся и…

— Хальт!!

Бунчук тут же приставил ногу к ноге и поклонился: — Доброго здоровьица, Вам, господин Краузе!

— Викентий, — как-то слишком ласково проговорил Карл Иоганнович, — я тебя предупреждал, не трогать внуков моего фройнда Никодима?

— Да, Карл Иоганнович!

— Может, мне рассказать Фридриху про..?

— Што Вы, што Вы, я… больше не прикоснусь к этому гаден… ребятёнку, не надо Фридриха Карловича беспокоить, ни в коем разе.

— Я тебя предупредил, — сменил ласковой тон на лающую речь Краузе, — больше повторять не намерен! — А ещё одна овца пропадет, пойдешь вместе со своими пьянчугами в гестапо.

Бунчук униженно кланялся, пряча пылающие злобой глаза… И краснюки-коммуняки хреново и эти… тоже не лучше! И хорошо, что успели замести следы — пропили овечку Краузе третьего дня, а вот не пойман… — подумал он.

Новый год даже немцы встретили уныло, такому настроению способствовали непрекращающиеся морозы. Ефимовна, Стеша и ребятишки сидели при свете лучины пригорюнившись и про себя истово желали и молили, чтобы скорее вернулись наши, а у Гриньки щипало в носу, он боялся разреветься, так нестерпимо хотелось оказаться возле батьки и услышать его глуховатый голос: «Ну, сынок, как дела?»

— Батька, батька, чаго ты поделывашь, жив ли?

Батька же в это время полз по заснеженному полю, проведя со своими разведчиками успешный захват пленного, и гнал от себя мысли о семье, надо было незаметно переползти линию фронта, а там, в землянке, можно будет и подумать и мысленно обнять своих дорогих. Стукнули в дверь, потом торопливо забарабанили, Стеша взяв полено пошла в сенцы. — Кого несёт?

— Стьеша, дизе ихь, Ганс!

— Чаго тебя черти носять?

— Ихь бин, новой яаре, нови год, Ганс прьишель, — он воровато оглянулся и достал из кармана шинели консервную банку, а из другого какую-то коробочку.

— Ихь бин найн фашистн, ихь бин арбайтер!

— Все вы рабочие, как под жопой припекло, — проворчала Стеша.

— Найн, ты, Стьеша, менья швистер, сестьра.

— Братец нашелся какой, родствееничек!

— Йя, йя, Ганс брудер, карош! Киндер ессен слядко, Ганс идти! С новьи год, фрау! — поздравил он Ефимовну, вытащив теперь уже из-за пазухи круг колбасы, — Ганс карош, нихт плокой!

Подмигнув ребятишкам, осторожно высунулся, посмотрел, нет ли кого на улице, и шустро убежал.

— Ну, что, ребятишки, вот и у нас Новьи год, — передразнила Ефимовна, — давайте уже попробуем немецкого угощенья.

Мальчишки смаковали кусочки колбасы, растягивая удовольствие, Стеша с Ефимовной попробовав немного, подкладывали ребятам остальную колбасу.

— Надо будет сжечь все обертки. Не дай Бог, какая сволочь заявится! — вздохнула Стеша. — Да и пора на боковую, завтра-то на работу.

Утром ежившиеся, в плохоньких, продуваемых завывавшим ветром, пальтишках и телогрейках, деревенские, едва плетясь, потянулись в имение. Там их встретил господин Краузе: — По случаю нового, 1942 года, в обед будет праздничное угощение, а теперь арбайтен.

Стеша и Марфа суетились, стараясь успеть приготовить праздничный обед на который расщедрился старший Краузе. Вошли два худющих пленных солдатика.

— Нам велели помочь вам!

— Бедолаги, чем же вы поможете? Под котлом и помрете, садитесь, вон, картошку чистите!

Доходяги чистили картошку, а один, послабее, постоянно клевал носом:

— Сынок, ты сядь-ка спиной к двери, ежли какая… зайдеть, энтот вот пошустрее, толкнеть тебя, подреми, милай!

— Разморило его возле печки, — извиняясь сказал второй.

— Как вас, сынки, звать?

— Я — Всеволод, а он — Евгений.

— Вы откуль будете родом?

— Москвичи мы, студенты-добровольцы.

— Эх, сынки-сынки! Доля вам какая выпала, — жалостливо вздохнула Марфа.

— Извините, а Вас как называть?

— Я — Марфа, она — Стеша.