Ксандео не может быть моим братом. Он просто не может.

— Возможно, ты ослышался, — говорю я. — Возможно, они и не...

— Я опять подслушал их несколько лет спустя. Отец всегда ругал Джанин за то, как она с тобой вела себя. Он сделал своей работой угрожать ей за то, что она не заботилась о его дочери, о тебе. — он проводит рукой по волосам. — Ты никогда не замечала, как он на тебя смотрит?

— Я-я думала, что это из-за Кира и что, возможно, он отец Кира.

Боже. Я даже не хотела думать об этом варианте, но теперь все намного хуже.

Ксандер мой брат, сводный брат, но он все равно считается кровным братом.

Я целовала своего брата.

У меня был оральный секс с моим братом.

Я мечтала о своем брате всю свою жизнь. О, Боже.

О, Боже. Черт. Возьми.

Кажется, меня сейчас вырвет.

— Эй. — он наклоняется, протягивая руку к моему лицу.

Я уклоняюсь от него, мое сердце бьется так громко, что боюсь, что оно вот-вот остановится.

— Не прикасайся ко мне.

— Не буду, ты права. — он снова садится, его плечи сгорблены.

Побежденные.

Он выглядит, как рыцарь после проигранной битвы, его доспехи разбиты, а лицо в синяках.

Я никогда никого не ненавидела так сильно, как ненавижу его сейчас.

— Почему ты рассказал мне? — мой голос повышается. — Почему ты не забрал это с собой в могилу?

Он мог бы просто отвергнуть меня, как всегда, и я бы двинулась дальше. В конце концов. Теперь я всегда буду думать о нем как о своем брате.

И это настоящая пытка.

Худшее, блядь, мучение, которое он мог мне причинить.

— Потому что ты сделала это, — он показывает на мое забинтованное запястье. — Я не могу смотреть, как ты убиваешь себя из-за меня, Ким. Я не могу смотреть, как ты причиняешь боль.

— Ты прекрасно справлялся с этим все эти годы. Почему именно сейчас? Почему решил, что тебе не все равно сейчас?

— Мне всегда было не все равно. Каждый раз, когда я отталкивал тебя, я резал себя все глубже. Чем больше я притворялся, что тебя не существует, тем сильнее я тебя замечал. Не было дня, когда бы я не думал о тебе или не наблюдал за тобой. И это неправильно, Ким. Это совсем не правильно, черт возьми.

— Потому что мы брат и сестра?

Он качает головой. Если бы боль можно было попробовать на вкус, я бы сгорела в кислоте от того, как меняется выражение его лица.

— Потому что я никогда не думал о тебе, как о родственнике. Потому что я хочу тебя, как девушку и потому что я рассматриваю ад как постоянного жителя, пока могу быть с тобой. Потому что я испытываю ревность и чертовски схожу с ума всякий раз, когда кто-то приближается к тебе. Потому что я хочу стать твоим первым и последним и, блядь, всем. — он тяжело дышит к тому времени, как заканчивает, словно ему потребовалась вся энергия, чтобы произнести эти слова. Затем он вздыхает. — Но, как я уже сказал, это неправильно, не для тебя.

Мой подбородок трясется так сильно, что болит челюсть. Услышать эти признания из его уст все равно что оказаться в темном темном туннеле, из которого нет выхода.

В моем сердце странная боль, что-то совсем другое, чем туман и депрессия. Она глубже и страшнее, и все, чего я хочу, это отпустить.

Но куда?

Кому?

— Отец упоминал о реабилитации и о какой-то школе на севере, — говорит он. Я не могла бы говорить, даже если бы захотела, поэтому смотрю на него широко раскрытыми глазами. — Я уезжаю, Ким. — он улыбается, и хотя на его щеках появляются ямочки, это самая грустная, самая вымученная улыбка, которую я когда-либо видела на его лице. — Так будет лучше для всех нас.

Мой глоток громко звучит в тишине, но я ничего не говорю.

Я не могу.