Мы странно встретились - Анастасия Дробина (2008)

Та, как всегда, была бесподобна. Если бы Софья не видела своими глазами истерику в уборной, то никогда бы не поверила, что эта то заливисто смеющаяся, то грустно думающая о чем-то Катерина недавно плакала навзрыд, зажимая ладонью рот. Единственным, что выдавало Мерцалову, была болезненная, до синевы под скулами бледность и лихорадочный блеск глаз. Когда же начался диалог Катерины с Варварой, Софья почувствовала неладное. Бледность Мерцаловой стала мертвенной; произнося слова роли, она то и дело запиналась, кусала губы, принуждая себя к улыбке, Софья видела выступившую на ее лбу испарину. Рядом уже изумленно перешептывались другие актеры. Улыбаясь из последних сил, Мерцалова довела до конца последнюю фразу, напевая, ушла под аплодисменты зала за кулисы — и упала на руки Бориса — Снежаева.

— Боже мой! Воды! У нее обморок! — Снежаев, подхватив бесчувственную актрису на руки, понес ее в уборную. Следом побежала взволнованная толпа актеров и обслуги, возглавляемая громко причитающим Гольденбергом:

— Вот так всегда! Вот так, бог ты мой, всегда!!! Посреди спектакля! Не закончив действия! Хлоп — и в обморок! Да что же вы со мной делаете, господа?!

— Вы же видите, Аркадий Соломонович, она нездорова! — вышла из себя Софья. — Принесите лучше воды! Василий Львович, кладите сюда, на кушетку… Марья Аполлоновна! Марья Аполлоновна! Вы меня слышите? Надо распустить ей корсет… Позовите врача!

Нагнувшись над лежащей Мерцаловой, Софья быстро принялась расстегивать пуговицы ее ворота. Из-за ее плеча растерянно наблюдал за происходящим Снежаев. Примчался Гольденберг с кувшином воды. Софья, которая и сама не очень хорошо представляла, как обходиться с упавшими в обморок, намочила платок, положила Мерцаловой на лоб. Кто-то сунул ей флакончик солей.

— Марья Аполлоновна! Маша! Да что же с тобой?!! — воззвал Снежаев, и ресницы Мерцаловой вдруг дрогнули. Не открывая глаз, она сказала:

— Все — вон. Соня Грешнева, останься, сделай милость, помоги с корсетом… Вася, и ты иди. Аркадий Соломонович, я сейчас выйду, не объявляйте публике ничего.

— Через десять минут, Марья Аполлоновна…

— Хорошо… Уйдите все, ради Христа.

Через мгновение уборная опустела. Последним вышел обиженный и все порывающийся остаться Снежаев, и Софья с Мерцаловой остались одни.

— Ох… — Мерцалова тяжело поднялась с кушетки, поднесла было руки к растрепавшимся волосам, но тут же опустила их и принялась расстегивать еще ниже ворот платья. — Соня, помоги со шнурками… Корсет надо растянуть.

— Может, убрать его совсем? — предложила Софья, недоумевая, зачем Мерцаловой при ее античном телосложении понадобилась эта инквизиторская конструкция из пластин китового уса и крученых шелковых шнурков. Но Мерцалова резко взмахнула рукой; Софье показалось даже, что она испугана.

— Нет!!! Оставь… Просто распусти немного; кажется, я со шнуровкой перестаралась… с непривычки. Вот так… Да… так… Уф-ф… Хорошо как! Ну вот, можно застегивать!

— Марья Аполлоновна, на сцену, на сцену! Вы меня убиваете! — раздался из-за двери умоляющий голос антрепренера. Мерцалова схватила со стола графин, сделала несколько больших глотков из горлышка, поправила кое-как завязанные Софьей шнурки корсета и, набросив поверх них шаль, бросилась в распахнувшуюся перед ней дверь уборной. Через минуту до Софьи доносились звуки ее чудного, низкого голоса, читающего знаменитый монолог Катерины о любви и свободе.