Разоблаченная - Джасинда Уайлдер

Потом ты говоришь:

‒ Ты ‒ Мадам Икс. Я ‒ Калеб Индиго. Я спас тебя. Со мной ты в безопасности.

Мое дыхание становится прерывистым.

‒ Пошел к черту, Калеб Индиго.

‒ Я спас тебя от ужасного человека. Я не позволю, чтобы с тобой вновь случилось что-то плохое.

Наши руки переплетаются. И есть что-то волшебное в этом прикосновении, в твоем голосе, которое буквально окутывает меня своими чарами.

Ты поднимаешь меня на ноги и тащишь прочь из музея.

Прямиком в свой «Майбах». В салоне тихо играет классическая музыка, соло от виолончели нежно колеблется. Я сосредотачиваю свое внимание на мелодии, хватаясь за нее, словно за спасательный круг, пока Лен мягко варьирует в потоке движения машин, отвозя нас обратно в твою башню.

Твоя рука покоится у меня на пояснице, пока мы стоим в лифте. Ты поворачиваешь ключ к букве «Р», что значит «пентхаус». Мы все поднимаемся, и поднимаемся, а я просто не могу дышать. Чем выше мы едем, тем сильнее сдавливает мои легкие.

На этаже меня сразу приветствует черная кушетка, у которой и на которой ты трахал меня множество раз столь бесчувственно, и на меня накатывает паника. Словно меня загнали в ловушку, чувствую прогнившее дыхание, когда мое горло сжимают, перекрывая пульсацию в горле.

Ты выходишь, ожидая, что я последую за тобой, но я резко поворачиваю ключ. Не жму лобби или гараж, не третий этаж и не тринадцатый. Просто тыкаю любую кнопку наугад. Ты вздыхаешь, наблюдая за мной, позволяя мне уйти. Одна рука в кармане твоих идеальных брюк, другая ‒ в копне густых черных волос. Жест разочарования, раздражения, капитуляции.

Я даже не знаю, на каком этаже выхожу. Нахожу лестницу, ведущую наверх, и просто взбираюсь по ней. Поднимаюсь. Лезу до тех пор, пока не начинают болеть ноги и не потею в своем платье за три штуки баксов, я продолжаю подниматься. Вот дверь, лестница закончилась. Я не в силах дальше подниматься, мои ноги словно желе. Я поворачиваю серебряную ручку и толкаю ее. Дверь застревает, ее никогда не открывали, и вдруг распахивается настежь. Споткнувшись, я вываливаюсь на крышу башни.

Дыхание перехватывает, и я делаю несколько медленных неуверенных шагов, идя дальше по крыше.

Весь город предстает моему взору в ночном очаровании. Квадраты света сияют вдоль улиц и по всему периметру. Небо надо мной темное, темно-серое, а на горизонте светит полумесяц.

Когда успела наступить ночь?

Как долго я была в музее, одна, глядя на портрет? Неужели так долго? У меня нет воспоминаний о том, как я сюда добираюсь, лишь чувство движения автомобиля и размытые лица проходящих мимо людей, машины, желтые такси и черные внедорожники... и тихая игра виолончели.

Я подхожу к краю здания, долго хожу по белым камням, разбросанным по крыше. Серебристый свет преломлял свод справа, а слева ‒ вентилятор, громко ревущий в большом бетонном блоке.

Смотрю вниз, пятьдесят девять этажей вниз до тротуара. Люди ‒ подобны пятнышкам, а машины ‒ словно игрушечные. У меня кружится голова, меня сотрясает дрожь, как всегда при головокружении, и я отступаю назад.

Ноги трясутся, коленки неестественно подгибаются.

Я рыдаю.

Бесконечный, не прекращаемый поток слез.

До тех пор пока я не теряю сознание, пока мои веки не закрываются, я продолжаю всхлипы, меня сотрясает дрожь, подобно землетрясению, я продолжаю плакать, плачу и плачу до тех пор, пока перестаю понимать причину своих рыданий.

За исключением, всей моей жизни.

ГЛАВА 4