По осколкам - Настасья Карпинская (2018)

Говорят, месть и ненависть – это разрушающие эмоции. Они уничтожают, опустошают, съедают тебя изнутри, оставляя после себя пепелище, выжженную пустыню. Долгое время месть, ненависть и злоба были основополагающими чувствами, мотиваторами в моей жизни. Я просыпалась утром, благодаря им. Я шла и делала необходимую работу, благодаря им. Я жила, благодаря им. Всё, чего я добилась, было основано на одном яростном желании отомстить. Жгучем, безудержном желании свести счеты раз и навсегда. Но только сейчас я поняла: не месть страшна. Не она сжигает всё изнутри, не она заставляет чувствовать себя пустоголовой марионеткой. Нет, не она, а осознание её бессмысленности. Всё это, словно мыльный пузырь, который я бережно хранила долгие годы. Он лопнул в один момент, обнажив неприкрытую горькую правду, и не оставил после себя ничего.

Мы вошли в кабинет. Никольский включил запись. Я устроилась в кресле напротив небольшого телевизора, а Максим плеснул в бокал виски и отошёл к окну.

На что я надеялась, увидев эту кассету? Надеялась, что всё же я не ошиблась? Что на видео окажется Максим? Глупо, конечно, особенно после того, как я просмотрела все документы и фотографии. Но надежда умирает последней. Я смотрела на экран, не совсем осознавая, что для меня это будет значить. Какие чувства во мне всё это поднимет. Гораздо позже я пойму, что Никольский был прав, не стоило мне это смотреть…

Я пыталась взглянуть на происходящее на экране отстраненно, со стороны зрителя, но меня неотвратимо накрывало. Через несколько минут я готова была взвыть от боли, от злобы, от безысходности, всё больше и больше погружаясь в прошлое, которое затапливало моё сознание.

Последний кадр, на котором остановилась запись, это было его лицо, выглянувшее из-под капюшона куртки. Это был не Максим. Это был тот самый Родион…

Вы хоть раз в жизни испытывали состояние, когда внутри всё ломает? Кажется, что каждая косточка, каждый сустав в твоём теле ломается, изгибается в неестественной форме, а по венам бежит раскалённая лава. Наверное, через такую ломку проходят наркоманы, сидящие на героине. Я была тем самым наркоманом. Только моим наркотиком был не героин, моим наркотиком была месть и сейчас меня лишили привычного трафика.

Не знаю, сколько времени прошло. Я выпала из происходящего, просто сидела и смотрела в одну точку, почти физически ощущая, как меня опустошает. Всё, чем я себя наполнила за эти годы, оказалось воздухом, ничем, фикцией. И стоило выдернуть пробку, как я осталась ни с чем.

Оказывается, я плакала. Слёзы беззвучно текли по щекам всё это время. Максим, присевший возле меня, вытирал их с моих щек ладонями.

– Блин, Ань, из меня утешитель так себе. Успокойся, пожалуйста. Всё в прошлом, всё осталось в прошлом. Слышишь? – нет, я не слышала. Ничего не слышала. И не хотела слышать. Максим неожиданно прижал меня к своей груди. Я зажала ладонью свой рот, чтобы не разразиться рыданиями, что стягивали до боли мою грудь.

– Отпусти, отпусти, отпусти, Никольский, – Макс разжал свои руки. Я отстранилась, выбежала из кабинета, всхлипывая. Схватила свою сумочку со стола и кинулась к выходу.

– Аня! Анна! Куда ты собралась в таком состоянии?! – Максим почти бежал за мной. – Дура! Не смей садиться за руль! – догнав на дорожке, ведущей к воротам, Никольский схватил меня за локоть.

– Отпусти, слышишь? Оставь меня в покое, – я билась в истерике в его руках. Я хотела домой, отчаянно хотела в свою квартиру. Спрятаться там, где безопасно – единственный инстинкт, который сейчас во мне работал. Я хотела туда, где я буду одна. Где, закрыв шторы и заперев двери, я могу обнажить душу, вывернуть себя наизнанку, сбросив образ законченной суки, и снова превратиться в ту маленькую обиженную девочку. Выплеснуть, наконец, всю оставшуюся во мне боль… Я хочу домой…