Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

1

Дверь открывается не сразу. Но открывается настежь, широко, и её голос, от которого я почти теряю сознание, зовёт:

— Гриша, заходи!

Её уже на пороге нет. Но она позвала меня, и я иду в комнату, в дверях которой она промелькнула.

Комната — в необыкновенно ярком свете: наверное, шесть-семь стосвечовых ламп пристроено в разных точках стен и потолка.

Тоша в сером, давешнем, обтягивающем платье. Тут же забываю о платье. Яркий свет вовсе не от ламп — от лица. Да, именно такая она явилась к нам, в нашу художественную школу, новенькой вместо тишайшей, нелепейшей Середы! Она стоит перед мольбертом.

Не вижу, что она пишет, вижу её лицо.

Нет ни дорог в жизни, ни сомнений, ни меня самого, есть она. Она не помнит о разрыве с любимым мужем, о ненависти ко мне.

Пусть бы это мгновение длилось вечно! Оно цепко связано с деревьями и лютиковой поляной, и с зигзагом кровавой молнии, и с многообразием, богатством зелёного цвета, и с ливнем, обрушившимся на меня сегодня днём, и с отречённой от себя Зверюгой. В этом мгновении нет ничего личного, это естественная жизнь, родственная жизни природы.

Осторожными шагами, боясь сбить радость Антонины Сергеевны, зашёл к ней за спину, взглянул на холст. И зажмурился. Чего-чего, а такого мрака я не ожидал!

В глубине картины — дерево. Листья ещё зелены, но зелены как бы чернотой. Корни выворочены — чёрны, застыли в предсмертном движении. Расковырянная железом земля мертва: на ней не может вырасти живое. Чёрное и тёмно-серое… Светящимся пятном — ребёнок, очень маленький, будто и не родившийся. Его очертания размыты. Над ним размытым пятном — женщина то ли в платье, то ли в хитоне тёмно-серого цвета, волосы укрывают её, будто плащом. Ещё пятно: дом со множеством окон, окна светятся. Но дом — без крыши.

Это первая Тошина картина, которую я увидел. От неё невмоготу.

И тайна, которую мне не разгадать, не в разрушенной жизни, запечатлённой на полотне, а в контрасте между светящимся лицом Антонины Сергеевны и её мироощущением, в котором лишь скорбь и смерть.

Всё в картине непривычно. Небо не лёгкое, как положено быть небу, это не воздух, оно твёрдое, без просвета, ещё мгновение, и своей чёрной тяжестью навалится на дерево, дом, женщину. Небо и корни выписаны одним цветом. Лишь окна — живые, и тёплый свет идёт от не родившегося ребёнка.

То, во что верила Антонина Сергеевна, её обмануло, а просто в живую жизнь — неба, природы, земли — она не верит. Почему же тогда улыбается, чему радуется?!

Я совсем запутался. Был уверен, в ней генерирует светлая энергия и выплёскивается на всех нас и созидает в каждом из нас покой и желание творить, а в ней, оказывается, одна чернота. Как же она живёт с такой безысходностью?!

Не выдержал, отвёл взгляд от полотна — хоть что-то живое увидеть!

Да это не комната — картинная галерея! Полотна повешены тесно, одна к одной, без просветов. И прежде всего бросаются в глаза пятна — ярко-красного на ярко-голубом или жёлтом, зелёное — на оранжевом, голубое, почти прозрачное, — на светло-сиреневом. Неожиданно сочетающиеся цвета будоражат, притягивают взгляд прежде к себе, и лишь потом, когда тебя просквозил холод или ошпарил красный свет, открываешь смысл картин.

На меня смотрят скорбные старики, обиженные птицы и звери. На лицах людей легко читаются пороки и слабости.

Вот кровь на снегу. Большие бьют маленького. Но фигуры размыты, палачи — пятнами, не лица у них, маски, с оскалами зубов, с замороженными глазами. И пятна-дома подступают к пустырю, на котором драка. Дома-близнецы сплюснули пустырь со всех сторон, между ними нет щели, через которую ребёнок может убежать от расправы.

А вот убивают собаку. Не люди — садисты, с изуродованными, сдвинутыми в жестокость лицами.