Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

Да, за эти Два с половиной года я выдал уйму картин. А к концу десятого класса забуксовал. Нет у меня больше идей, нет сюжетов. Кажется, чего только я уже ни писал: и детей, и стариков, и пейзажи, и небо с летящими птицами, и зверей, которых пожар гонит из тайги, и разрушенные деревни. Все сочетания красок перепробовал. Все подтексты и условности выпятил через них и неожиданности решений. И стало скучно.

Между Тошей и моими картинами разверзлась пропасть. Если раньше они соединялись, то теперь картины застыли мёртвой памятью, а Тоша стала сутью моей жизни. И почему-то соединилась для меня с математикой. Глупо, смешно, но тайна нераскрытых проблем и задач — это тайна Тоши. И то же головокружение я испытываю, видя на доске «дано» и неизвестное задачи или видя Тошу с её беззащитной, тонкой шеей.

Тайна — двигатель моей жизни. В Муське тайны нет: на ладони — глупость и готовность целоваться.

— Нет, нет! — застучал в комнату папик. — Ты не подложишь мне такую свинью, ты не опозоришь меня перед моими друзьями. Я, можно сказать, экскурсии вожу — пропагандирую твои картины, прилежный гид. Я, можно сказать, уже сейчас создал тебе славу: тебя как художника знают все мои друзья! — Голос папика глух, смят, потерял свой привычный бархатный тембр. — Ты уже большой художник, слышишь?! — в отчаянии повторяет папик. Он молит меня! Впервые в жизни. И я знаю: никого никогда ни о чём он не молил.

А я под его голос срываю со стен картины и складываю одна на другую. Я очищаю себя, свою комнату от прошлого перед новой дорогой в моей жизни. А когда стены голы и во мне — всё решено и спокойно, распахиваю дверь перед папиком.

— Пойми, больше я не потерплю насилия, я хочу стать математиком.

— Гена! — Мама прижимает руки к груди. — Гена, пусть как хочет он. Ему жить. Не нам.

— В детский сад насильно сунул, — сказал я зло. — Я просился к дедушке. В эту школу насильно сунул…

Но тут я осёкся. Если бы в эту школу не сунул, не было бы Тоши, Антонины Сергеевны. И математики бы не было — Зверюги, в прошлой школе математичка любила решать примеры и красиво записывать. Стою перед папиком дурак дураком и обалдело смотрю на него. Так это очень даже хорошо, оказывается, что он сунул меня в эту школу?!

Мимо мамы, моргающей, как от тика, мимо папика, готовящегося начать новое наступление, я шагнул к двери.

— Куда? На ночь глядя?! — охнула мама. Но я уже снова позабыл о ней. Я мчался за своим парусом — тайной, которая ещё большим покровом укрыла от меня Тошу после случившегося сегодня и которую я обязательно должен узнать.

6

Вышел на свой Мичуринский проспект и остановился. При родителях я был смелый, а сейчас ослаб.

Куда собрался? Меня выгнали. Самым решительным образом. «Ты мне как сын», — ошпарил меня тихий голос Тоши.

Сын?! Я докажу…

Что «докажу»?

Я — взрослый. Я сам решаю свою жизнь. Я буду математиком! И, точно паспорт на взрослость немедленно хочу получить, еду к Зверюге, в Чертаново. Зачем мне именно сейчас, к ночи, понадобилась Зверюга? Но я тороплюсь к ней, точно боюсь опоздать.

Был у неё всего один раз — в день её рождения. Она болела, и мы с Сан Санычем, Рыбкой и Волечкой повезли ей от класса цветы и подарки.

Дома одинаковы — голубые, с розовыми балконами. Убей меня, если помню, какой её. Но, видно, не я рвался к Зверюге, а сама судьба гнала меня к ней: машинально, положившись на механическую память, вышел к нужному дому. Этаж помнил: седьмой!

Зверюга жила одна.

Сколько на свете одиноких женщин! Не старая ещё, вовсе не страшная, а очень даже, когда улыбается, симпатичная: тогда её совиные глаза пляшут в морщинах добротой. Почему же она одна?! Неужели нет на свете мужчины, который мог бы полюбить и её ум, и её вот эту щедрую улыбку?!