Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

А потом мы сидим на кухне и едим суп. Суп с клёцками. Мама сделала клёцки для сытости. Я давлюсь ими, пытаясь скрыть от мамы, что они мне не нравятся.

— Окончание школы полагается отмечать. Может, сходим в ресторан? — бодро говорит папик. А мне становится не по себе: вдруг папик ждёт окончания школы, поступления в вуз, чтобы бросить маму и сойтись со своей Геленой?! — Если хочешь, Гришка, пригласи девушку. Наверняка у тебя уже есть подружка! Потанцуем!

Две пары глаз неосторожно впиваются в меня, и я понимаю, что не раз мои родители обсуждали моё странное поведение в последние годы.

— А если хочешь, можешь отпраздновать дома. Закусь и выпивку принесу. Выбирай, что тебе хочется. — Папик любуется мною. — А можно и в ресторане и дома — с классом.

Да, папик щедр и готов сделать всё, что только ни пожелаю.

— Раньше ты шутил, — говорит осторожно мама, — сыпал анекдотами, рассказывал о школе, товарищах, а теперь… — Мама жалко взглядывает на меня и ставит на стол яичницу с колбасой.

Еды толковой у нас опять нет. Мама не любит готовить, считает проблему живота не достойной человека, его высокого духа и выходит из положения колбасами, сосисками, ветчинами и жареным хлебом. Единственное, что любит делать: клёцки, быстро и сытно. Папик сердится, он любит вкусно поесть, приносит дефицитную вырезку, языки и буквально заставляет маму жарить, варить. Сейчас без аппетита он ест яичницу, и я легко читаю на его лице: «Утром яичница, вечером яичница». Не раз папик произносил эти слова вслух, да всё без толку — яичница одно из главных блюд маминого меню.

— В седьмом классе у тебя было столько друзей! Ты приводил их домой. Ты рассказывал нам обо всём происходящем в школе и обо Всех, а сейчас молчишь. И целыми днями тебя нет. А на собрания ходить запрещаешь. — То ли мама жалуется, то ли просит меня, наконец, поделиться с ней моей жизнью, то ли просто не выдержали нервы, и мама сорвалась, что бывает с ней редко. — На чём ты приезжаешь домой, в два часа транспорт не ходит?!

Мама не о транспорте, мама кричит: «Пощади!», «я чувствую, что-то происходит». За последние годы мама сильно сдала: осунулась, потемнела кожей, на лице появились морщины. Я сегодня зоркий: вижу то, чего раньше не видел. Из-за меня постарела: наверняка засыпала, лишь когда поворачивался ключ в замке… иногда и после трёх. Мне жалко маму, но я делаю вид, что не понимаю, о чём она, лопаю яичницу, потому что зверски голоден, и хлеб лопаю, без масла, большими кусками запихивая в рот.

И в ту минуту, когда я ем свой обед и совсем не думаю о Тоше, вдруг понимаю: в жизни нужно делать дело, а не развлекать обывателя пейзажами и натюрмортами. Ну увидит мои картины с десяток знатоков, тонких ценителей живописи, но это — десяток из тысяч, которые попадутся на моём пути, и стоит ли ради десятка корпеть целыми днями над холстами? А сколько пижонов врут, что понимают, делают вид, что понимают. Вот мой папик смотрит на музейные и мои картины с глубокомысленным видом, стал серьёзно изучать живопись, часами ходит по Третьяковке, говорит, без живописи жить не может, а ведь ничего не смыслит! Нет, я хочу заниматься математикой. Есть «дано», неизвестное есть. Найти это неизвестное!

— Ты только скажи, я подключу связи, — говорит озабоченно папик. — У тебя странные картины, они могут не котироваться, они могут быть не понятыми, они могут не показаться. Нужен звонок. Нужно подготовить комиссию. Не бойся, если понадобится, я и деньги вложу, у меня припасено на этот случай.