Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

— Я должна вам признаться, ребята, я буду скучать о вас. Хоть иногда навещайте старуху.

— Ну какая вы старуха? — театрально взмахивает руками Волечка. — Вам только недавно исполнилось сорок! Разве сорок это старость?!

— Смотря как ощущать себя, — говорит Зверюга. — Я и смолоду чувствовала себя старше всех. — Она улыбается, а я не верю её улыбке, что-то уж очень натужно она улыбается. — Не забывайте, ребята, математику, — говорит Зверюга. — И в жизни страны, и в жизни человека должен быть строгий порядок. Порядок определяет надёжность жизни. Не верьте, что мир — это хаос. Мир — это порядок. Гармония. Как в математике. Если устроить всё по порядку, не получится неожиданностей.

Слова Зверюги нравятся мне.

Гармония: это когда в согласии жизнь и смерть, дурное и хорошее. Чувство вины перед дедушкой точно мхом заросло — есть, но не саднит внутри. Да, никогда не забыть. Да, не искупить. Но надо жить с этой виной, она осталась во мне как напоминание — осторожно, не повтори, не оступись ещё раз. Это чувство вины перед дедушкой заставляет меня звонить родителям: как они?

Гармония: в согласии добро и зло.

Математика — гармония.

— Псих! На мехмат?! Ты?! — орёт Волечка. — Да знаешь ли ты, что совершаешь преступление?! Решил искалечить свою жизнь? Жизнь одна, в ней нельзя ошибиться. А ты — художник!

Странно, что он говорит такое при Зверюге?!

— Математика не для тебя, сухая наука!

Что, Волечка совсем с ума сошёл? Он же сам идёт на мехмат! Он же так радовался, что мы будем всегда вместе! На сто восемьдесят градусов разворот?!

— Этих математиков, как собак нерезаных, каждое событие и чувство готовы перевести в числа. Ты слепой? Оглянись, что вокруг делается! Деревья вырубают, землю заливают асфальтом, вместо живой жизни — механизмы. — «При чём тут деревья и земля?» — недоумеваю я. — Кто-то должен побороться за человека, за его душу! Ты должен стать художником! И даже в голову не бери: не пущу на мехмат. Я — твой друг, я отвечаю за тебя.

Зверюга всё-таки ворвалась в речь Волечки:

— Что с тобой стряслось? Ты заболел? Ты же десять минут назад говорил о том, что без математики не представляешь себе жизни! Я же договорилась… у меня там ученик… да вы все трое — прирождённые математики! — Рядом со Зверюгой маленькая Рыбка — совсем ребёнок у подола матери. Она смотрит на меня и молчит. Что думает она, Золотая Рыбка моего детства? Но Зверюга отвлекает меня от Рыбки. — Математика погибнет без тебя, — говорит мне Зверюга.

На неё жалко смотреть. Красные пятна. Прыгают губы. Совсем не походит на Зверюгу. Выглядела бы смешно — такая большая и чуть не плачет! — если бы не страдание в каждой черте её крупного некрасивого лица.

— Ты же говорил, не можешь без математики! — повторяет Зверюга. Голос её почти не слышен. — Ты же говорил, идёшь на мехмат!

— Мы очень любим математику! — восклицает патетически Волечка, отворачиваясь от Зверюги. — Конечно, больше математики мы любим вас, потому что вы не от мира сего, в вас нет ничего для себя, вы только математику и видите. Но наша профессия — живопись! — кричит он громко. — Мы — художники, понимаете? И Птаха должен служить не науке, а живым людям, он должен им открыть… — Зверюга пошла к двери, чётким своим шагом припечатывая паркет: солдат в юбке, бессонный, самоотверженный, лишённый всех личностных примет солдат — страж науки. — Куда вы?! — позвал её растерянно Волечка.

— В канцелярию, — сказал я ехидно. — Подавать заявление об уходе из нашей школы. Ты ведь сейчас подписал приговор…

Мы все смотрим ей вслед, не решаясь догнать, вернуть, не решаясь утешить, потому что утешить нечем.

Через два дня под конвоем Волечки и папика я понёс документы в Суриковское.

Одно утешало меня — Волечка поступает в Суриковский вместе со мной.