Борис пахнет так привычно, в том же костюме, всегда с одним и тем же выражением лица. Мне всегда хотелось изменить его, сделать более человечным, но я смирилась, подстроилась, научилась доверять. Наверное…

— Нина, ты накручиваешь себя.

— Просто я хочу знать, что мы с Мирой внезапно не превратимся в двух бедных родственниц, которые живут под твоей доброй воле.

— Ты моя жена. — Вот так просто. Это должно хоть что-то объяснять? Элеонора тоже была женой. И у нее сын, а я родила дочь, да еще и нездоровую. — И только ты не позволяешь мне превратиться в робота, а Мира дарит свет, которого мне так не хватает. Поверь, никой ребенок этого не изменит. Перестань накручивать себя. Ты мне живая нужна, а не полупрозрачная.

— Для секса?

— Для секса есть шлюхи. В них недостатка я никогда не имел, но женой видеть хотел только тебя.

— Какие признания. Это свежий воздух на тебя так влияет? — морщу я нос, чувствуя подвох. От этого щурю глаза, потому что в сердце закрадывается подозрение. — Что происходит? Внезапные щедрости, столько времени потраченное на прогулку.

Так зарылась в своем отчаянье, что не увидела очевидного.

Он всегда идет на маленькие уступки, делает не очень прозрачные комплименты, даже может быть нежным в постели, если после этого речь заходит о проблемах.

— Итальянцы готовы предоставить нам оборудование.

— Это же прекрасно! — в порыве обняла его, легко коснувшись жесткой щетины щекой. Он так переживал. Значит все-таки Элеонора помогла. Я конечно могу ненавидеть ее, но не могу не отдать ей должное. Раз она справилась с тем, к чему привлек ее Борис.

— Подписать договор мне нужно в Италии. Элеонора едет со мной. Завтра.

Отступила на шаг, не веря своим ушам. А руки его тела стали гореть.

Хлопала ресницами в попытке скрыть слезы, но они уже текли по щекам. Он еще мне не изменил, но такое ощущение, что я уже покрыта грязью.

Кто поверит, что она не попытается его соблазнить? Кто поверит, что такой мужчина не поддаться.

Я должна верить. Я должна верить. В Бориса. В нас. Несмотря на то, что мне хочется устроить истерику, несмотря на то, что мне хочется кричать и делать Борису больно.

— Ладно, — пожала я плечами и подошла как можно ближе, поднявшись на цыпочки. Последнее, что я должна ему устроить на прощание — это истерику. — Тогда сегодня ночью я устрою тебе достойные проводы, так отымею тебя, что ты даже думать о сексе не сможешь.

— Представляю себе, — прижимает он меня крепче, впившись пальцами в затылок и мягко утыкается носом в шею, скользит, не целует. Рядом с детьми он не может позволить себе вести себя так беспечно, а вот потереться стояком, недвусмысленно намекая на сегодняшнюю ночь, очень даже. — Придется очень долго доказывать тебе, что никакая шлюшка не заменит ту, которую обучил специально под себя.

Его рука коснулась горла, чуть сжала, а голос стал глуше, словно он собирается рассказать мне самый страшный секрет.

— Одно воспоминание о том, как сокращается твое горло, заводит меня. А это знаешь ли мешает думать. Так что сегодня никаких больше скандалов. Мы приехали отдыхать.

Тогда зачем ты мне сказал?!

— Постараюсь. Пойду проверю как у ребят дела, — попыталась я улыбнуться и вырвалась от него, чтобы пойти к детям. Но чем ближе я оказывалась, тем ярче был мой страх, что меня оттолкнуть и скажут, что в их кружке взрослым делать нечего. Но Мира так искренне обрадовалась и с таким теплом посмотрела на Ярослава, пододвинувшегося, чтобы села я, что я поняла одну простую истину. Счастье — это когда твой ребенок доволен. А похоже Мира, делая венок и укладывая его на голову новоявленного брата очень довольна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍