Три билета в кино - Яна Ткачёва (2022)

Стрижка действительно смотрелась прекрасно и свежо, придавая Елене Васильевне немного кокетливый вид.

– Ну, давайте за работу, – Жекина мама перешла сразу к делу, – а потом пообедаем и поболтаем.

Елена Васильевна с Женькой отбыли на кухню, а мне достался огромный шкаф в коридоре. Я сортировала вещи на три большие группы: то, чем явно пользовались, следом – старый сломанный или ненужный хлам из разряда детских Жекиных коньков или советского утюга, и последняя группа – неопределенная. Потом Жеке предстояло вынести на мусорку кучу под номером два, а мне – помыть шкаф и перейти к следующему.

Работая в тишине, я вновь задумалась о том, как искусно Женька избегает говорить на тему, которая, несомненно, его беспокоит. Возможно, он уходит от разговора, потому что недостаточно доверяет нам, а не потому что не готов к неприятной теме. Эта мысль напугала меня так сильно, что я стала искать причину. Что могло измениться? Это из-за года в разлуке? Я стала перебирать, словно слайды кинохроники, события тех месяцев, что прошли с Женькиного возвращения. Все моменты: улыбки, нежные прикосновения, ссоры, недовольства, раздражение – не было такого, что показалось бы опасным или заставило усомниться в крепости нашей связи. Не было. Да и длинные проникновенные письма Жеки, регулярно приходившие из Брянской области, говорили о том, что друг скучал по нам не меньше, чем мы по нему. Я пришла к выводу, что это просто излишняя тревожность и, наверное, дело совсем не в Жеке. Скорее всего, меня беспокоило что-то другое. Свадьба? Совместный выход в свет?

Я рылась в мыслях, пытаясь отыскать причину нервозности, и слегка небрежно потянула небольшую обувную коробку. Она оказалась тяжелее, чем должны быть ботинки, но я слишком поздно поняла, что там далеко не обувь. Коробка выскользнула из пальцев и с оглушительным грохотом полетела вниз с высоты стремянки. Крышка отвалилась, и содержимое рассыпалось по полу. Пока я неуклюже спускалась, в коридор уже прибежал Жека.

– Ты в порядке?! – испуганно воскликнул он, но, увидев, что я цела, гораздо спокойнее продолжил: – Давай помогу собрать.

– Думала, там обувь, – объяснила я, собирая бумаги с пола. – И не удержала коробку. Слишком тяжелая для одной ру…

Я ошарашенно замолчала, выудив из-под шкафа залетевшие туда бумаги. В руке у меня была моя фотография, которая лежала до этого в коробке в самом дальнем углу шкафа Жекиных родителей.

– Ты чего? – Жека подполз ко мне с кипой бумаг в руках. Он бросил взгляд на фотокарточку в моих руках и раскрыл рот от удивления. – Это что… ты?

Но я уже пришла в себя и смогла разглядеть, что фотография старая, в тонах сепии, а девушка на ней, хоть и похожа на меня почти как две капли воды, выглядит немного иначе. В углу карточки витиевато значилось:

Ленинград, 1982 год.

А на обороте знакомым летящим почерком было написано:

Дорогому другу Коленьке от Прасковьи. С любовью.

Тут Нокиа Василиса вошла в окончательный штопор и совсем сломалась.

Я обессиленно осела на пол, перевернула карточку и внимательно вгляделась в смеющееся лицо. Мне она помнилась не такой. Жека вырвал фотокарточку из моих рук, повертел, прочитал надпись, а потом снова глянул на изображение, потом на меня. На изображение, снова на меня.

– Похожа на тебя в тот день, когда мы впервые тебя увидели, – подвел он итог.

У девушки на фотокарточке были две пышные косы, а лицо обрамляли кудри, выбившиеся из прически. Много позже она будет заплетать такие же косы своей дочери каждое утро.

– Просто… трындец… – у меня не было других слов.

– Это многое объясняет, – почему-то сказал Жека и стал листать кипу бумаг у себя в руках. – Смотри…

Он протянул мне еще несколько фотокарточек, старых и пожелтевших. Это были групповые снимки, школьные.