Мой тихий ужас - Кэрри Прай

– Ещё бы, – фыркнул Тихон. – Уважение. И как ни странно – доверие. Но почему ты спрашиваешь? Если бы я хотел заняться гувернанткой, то был бы сейчас с ней. В этом будь уверена.

Моё молчание стало фактом липкого недоверия, избавиться от которого казалось невозможным.

– Не хочешь сказать, что вертится в твоей симпатичной головке? – спросил Тихон, не дождавшись ответа. – Не трудно догадаться, но всё же... Серьёзно, Соня. Я несколько месяцев выбивал из тебя эту бесящую робость. Так докажи, что все мои усилия не прошли даром. Спроси меня.

Я закрыла глаза, прежде чем набралась сил, прежде чем промолвила:

– Почему я?

– Люблю сложности, – без колебаний выдал Тихон, после чего оторвал голову от подушки и навис надо мной. – А с тобой капец как сложно, Романова.

Тихон медленно наклонился, его губы коснулись моих. Аккуратно и нежно, будто спрашивая разрешение на невинное преступление.

Впрочем, отвечать взаимностью я не спешила.

– Перестань меня бояться. Доверься мне, Соня. Либо уйди. Всё просто.

Райский умело загонял в рамки, где каждый выбор был до невозможности сложен. Уйти или остаться? Оттолкнуть или признать, что уже не в силах покинуть цепкие объятия? Довериться, а после зализывать раны, или обмануться, но быть по-настоящему счастливой в кратком моменте.

Я выбрала его. И Райский это понял.

Улыбнувшись, Тихон сдул прядь волос с моего лица, отчего сердце заколотилось в неудержимом ритме. В холодном взгляде промелькнула нехарактерная для него нежность. Меня ждал долгий, волнующий и не терпящий отказов поцелуй.

Мурашки проложили млечный путь по позвоночнику. Тогда я сдалась. Потерялась в пространстве. Навсегда забылась.

Сильные руки сжимались на талии и подобно разряду тока, возвращая чувствительность каждой уснувшей клеточке. Сознание кричало «Нельзя!», но его голос блек на фоне безумного желания. Колени дрожали.

Его язык скользнул по моим губам, и получив некую власть, Райский показал весь свой голод. Мне не хватило отваги открыться полностью, но я знала, что стоит ему захотеть, как по щелку крепость рухнет. Оставалось надеяться на его сдержанность, ведь я уже успела потонуть с головой.

Оторвавшись от губ, Тихон проложил дорожку к шее, ключице, а после животу. Я перестала дышать, ощущая, как снова каменеет тело.

Склонив голову набок, он вдруг заговорил:

– Я и не думал заходить так далеко, – его сбивчивое дыхание обожгло ухо.

Поразмыслив, Райский перекатился на бок, а я до боли закусила губу и зажмурилась. Мои страхи меня убивали.

– Мне идут рога? – неожиданно спросил Тихон.

Виски по-прежнему пульсировали.

– Что? – на выдохе проговорила я.

– Я ведь до сих пор кажусь тебе нечестью… Так каким я предстаю в твоих глазах? С поджаренной кожей и хвостом из копчика?

– Тихон…

– Всего лишь интересуюсь, – бросил он, отвернувшись.

Руки сами потянулись его обнять.

– Дай мне немного времени во всём разобраться… Или уйди.

* * *

Этим утром меня разбудил колючий озноб. Протянув руку к Тихону, я нащупала лишь пустоту – рука запуталась в одеяле, а после ощутила гладь простыни.

Неужели, он ушёл? Неужели, бросил меня? Не получим желаемого и сдался? И пуста ли сейчас комната гувернантки?

А ведь на губах до сих пор остался его вкус…

Открыв глаза, я напоролась на острый, как лезвие, взгляд Елисея.

– Принёс тебе завтрак, – объяснился он, указав на поднос с фруктами.

Казалось, что седина мужчины вовсе стала белёсой.

– Доброе утро, – поражённо прошептала я, натягивая плед на плечи. Меня всю затрясло, но холод был здесь не причём.

– Едва ли оно доброе, София.

Сердце проснулось, набирая новые обороты. Отсутствие Тихона невольно ровнялось с присутствием Елисея.

Здесь что-то не так…

– Где ваш сын? Где Тихон? – занервничала я, предчувствуя неладное.