The Мечты. О любви - Марина Светлая

— Охренеть! — ошалело выдохнул все еще муж. — То есть это я виноват, что, вернувшись домой к семье, эту самую семью дома и не обнаружил. А не ты, втихаря собравшая шмотки и свалившая неизвестно куда.

— Успокойся! Я у отца! — что ж, почти правда и наверняка должно послужить хорошим сдерживающим фактором. — Говорю сразу, возвращаться не собираюсь. И я не хотела, чтобы ты пустую квартиру обнаружил, а рассчитывала, что ты позвонишь. Ты этого сколько не делал? Недели две? И пятый день ни слова в сообщениях. Я всегда уважала твое право на личное пространство, но о том, что приедешь, мог бы как-то сказать заранее, чтобы не вышло того, что вышло.

— Это смахивает на пошлый анекдот, когда возвращается муж из командировки, — хохотнул Ярославцев.

Если бы он знал, насколько прав, наверное, так не смеялся бы.

— Я завтра приеду, и мы поговорим, — помрачнев, сказала Юлька. — В котором часу тебе будет удобно?

— Да похрену! Когда приедешь, тогда и приедешь. Сделал, блин, сюрприз любимой жене.

— Тогда я утром… К тебе или где-то встретимся?

— Ну да, по набережной прогуляемся, в кафешке посидим, — съязвил Яр. — Юлян, ты в своем уме?

— Хорошо, я приеду к тебе. Отвезу Андрея в сад и приеду.

— Ну-ну! — хмыкнул напоследок Дима и отключился.

Это дурацкое «ну-ну» будто бы сорвало ей предохранители и заставило шумно выпустить из легких воздух и осознать: да и черт с ним. Чего она так боялась раньше? Давно надо было.

Юлька еще некоторое время постояла в коридоре, успокаивая шумное дыхание, а потом вернулась в кровать. Эта ночь обещала стать бессонной. Она улеглась с краю дивана, протянула руку, чтобы дотронуться до Андрюши. Тот был теплым и мягким. Сгусток энергии, которая сейчас спала. И, наверное, именно он делал ее смелой. Всегда, пусть Бодя и считал, что она трусиха.

Глупо было бы верить, что она совершенно не допускала мысли о том, кто отец Царевича.

Правда, очень глупо.

Тогда, в самом начале, в самый первый день, когда Моджеевский оставил ее одну в гостиничном номере, а она не понимала, растерянная и дезориентированная, как ей жить дальше после того, что натворила, она еще не в полной мере осознала, что совершенно, категорически не готова принять ни своей измены, ни своей реакции на нее. Она ведь не просто изменила, а изменила, получила удовольствие и не раскаивалась в этом. Того, что было с Богданом, она никогда, ни разу, ни на десятую долю не испытывала с мужем, который был ее первым мужчиной и которого, Юлька в это верила, она любила. Ужасно с моральной точки зрения. Да вообще с любой точки зрения — ужасно. Но она не раскаивалась. И, наверное, если бы вернулась обратно, то попыталась бы объяснить это Богдану. И может быть, тогда он не ушел бы так резко и так окончательно, напоследок почти что оскорбив ее.

Потом, прямо в то же утро, Юлька сбежала домой, едва позавтракала, гораздо раньше других гостей, потому что сил видеть Моджеевского и дальше у нее просто не было. Чувство вины было странным — не за то, что совершила, а за то, что не раскаивается. Она называла это про себя закрытым гештальтом, ставшим в какой-то степени травмой еще в юности, но вряд ли это ее оправдывало. А вот вернувшись в столицу, в их с Димкой квартиру, наконец, начала переваривать случившееся, все сильнее приходя в ужас от самой себя.

И будто бы назло своим чувствам с особым рвением взялась исполнять супружеский долг, бегая вокруг Ярославцева так, как не бегала все время их знакомства. Она ластилась к нему, всячески угождала и, наверное, проявляла инициативу в постели куда чаще, чем они оба помнили про нее. Будто бы намеревалась искупить то, что натворила. Дима офигевал от происходящего, радовался и всячески поощрял. И как-то совершенно незаметно их интимная жизнь заиграла новыми красками, которых прежде не было. Даже для нее, хотя до всей этой истории с Богданом она считала себя не очень страстной, даже скорее холодной. И Ярославцев иногда пенял на это.