The Мечты. О любви - Марина Светлая

Юля смотрела на него несколько секунд, не понимая, приводит ее в восторг его наглость или ставит тупик. Склонялась ко второму. Но не исключала возможности первого. Сложно было ее исключить, наблюдая за его лицом — таким красивым, что под ложечкой неизменно что-то сжималось, когда она его видела. Дура. Надо же было так запасть по юности и по дурости на рожу.

И не только на рожу. На наглость эту тоже. И на многое другое, о чем сейчас даже смешно говорить.

— Это ты здесь спать собрался? — хмуро спросила она, сердясь на себя и все еще не пропуская его внутрь.

— Феноменальная прозорливость, — кивнул Моджеевский.

— И мое мнение тебя не интересует?

— Ну я ведь предупреждал.

— О чем и когда?

— Что буду делать по-своему и не раз, — терпеливо ответил он.

Его голос, довольно спокойный и негромкий, перебил очередной скрип в подъезде. Из квартиры Климовых высунулась тетка Валька, супруга главы семейства. Окинула парочку взглядом и елейным голоском протянула:

— Ой, Юленька, а я-то думаю, кто это тут под дверью шепчется и топчется среди ночи. А это ты тут, моя хорошая! А это кто? Муж твой, да? Ты ж его так ни разу нам и не показала, а я забыла спросить, когда бабу Тоню спасали.

Юлька икнула. Растерянно глянула сначала на Климову. Потом — еще более растерянно — на Моджеевского. Икнула еще раз и выдала:

— Простите, пожалуйста, теть Валь, не хотели мешать! — и с этими словами ухватила «мужа» за рукав, дернув на себя.

— И от соседей, оказывается, бывает польза, — негромко рассмеялся Богдан, прикрывая за собой дверь, — а то б ты еще полночи ломалась.

— То есть по-твоему — я ломалась? — прошипела Юлька. — Ты явился так поздно без предварительного звонка, заявил, что планируешь тут ночевать, поставил меня в неловкое положение перед людьми, которых я с пеленок знаю, но ломалась при этом — я?!

— Конечно. Как минимум, ты могла сразу впустить меня в квартиру, — не глядя на Юлю, он разулся, пристроил на вешалке пальто и, безошибочно выбрав направление, прошагал в кухню, где принялся хозяйничать. Включил чайник, поставил перед собой чашку, обнаруженную на сушке, и обернулся: — Чай у тебя где?

— Прямо напротив, дверцу открой, вторая полка, красная банка в полоску, — ответила она, наблюдающая за ним в дверном проеме, сложив на груди руки. Загораживалась. Закрывалась. Все еще цеплялась за свою темноту, глядя на его свет. Но с некоторой паузой все же спросила: — Ты голодный?

Он ответил не сразу. Достал банку с чаем, долго изучал надписи, потом зачем-то сунул в нее нос, принюхавшись к содержимому. И только потом посмотрел на Юлю и сказал:

— Ты прости, я правда не подумал, что уже поздно. И что Андрей может уже спать. Я ведь понятия не имею, когда дети ложатся, когда просыпаются. Я вообще нихрена не знаю о детях, если не считать некоторых мелочей про Лизку.

— Поэтому ты хочешь познакомиться с… с сыном, находясь возле него, а не на расстоянии, — продолжила за Богдана Юля.

— И это тоже.

Она сделала короткий вдох и кивнула.

— Ладно. Хорошо. Я не возражаю. Но учти, что я пока не готова менять его распорядок, привычки… Во всяком случае, без предварительного обсуждения. Не потому что я тут изображаю главную, а потому что ты действительно ничего не знаешь о детях… И наверняка придется чему-то учиться. А значит, здесь большого босса, пожалуйста, выключай. И твое «делаю что хочу» у меня дома не проканает.

Ничего не ответив на ее решительное замечание, Богдан кивнул на банку с чаем и спросил:

— Будешь?

— Буду. А ты ужинать? У меня есть котлеты. Правда паровые, я Царевичу делала.

— Нет, спасибо, — отказался Моджеевский. Налил две чашки чая и устроился, наконец, за столом.