The Мечты. О любви - Марина Светлая

— Если не считать, что ты уедешь и вряд ли это хорошо скажется на твоем романе со всемогущим Моджеевским.

— Говорят, разлука на пользу отношениям. Тоска по партнеру делает острее… половую жизнь.

— Будете болтаться между городами?

— Да тут несколько часов пути. И у Моджеевского теперь крупный проект в столице. Он практически поселится там.

— То есть у вас все хорошо?

— Естественно, Димочка. И будет еще лучше, когда ты подпишешь мое заявление.

— И прощальный секс мне опять не обломится? — спросил Ярославцев и расхохотался, глядя на ее округлившиеся глаза. Впрочем, долго удивляться Алина себе не позволила. Уголок ее красивых губ приподнялся вверх, и она безмятежно ответила:

— Да у нас и приветственного не было, так что не вижу смысла. Или ты без этого меня не отпустишь?

— Что ты, детка. Отпущу, конечно. И вообще, я тоже занят. Опупеть как жену люблю. И я рад, что ты научилась понимать мои шутки, потому что в конечном…

Договорить он не успел. Дверь скрипнула. И скрипнул голос кого-то из самого низшего звена, с кем не считаются:

— Алина! Время!

— Время, — дернулась Акаева и перевела взгляд на Димона. — Прости, беседа была чудесной, но работа… ты же подпишешь?

— Да куда я денусь. Заладила, ну! Еще Моджеевскому нажалуешься, — рассмеялся Яр в ответ. И на этом их прекрасное общение оборвалось. Алина ушла. Он остался один. Напротив ее зеркала. С ее щетками, расческами, кисточками, баночками и черт знает, какой еще ерундой.

Она дала ему некоторую пищу для размышлений, хотя ясности так толком и не внесла.

Впрочем, при чем тут ясность? Когда в один прекрасный для него день Богдан Моджеевский окажется не на вершине, а где-то у подножия — вот тогда и настанет ясность. Желание уничтожить его крепло все больше. Задеть побольнее. Если повезет — заставить страдать. И для этого необходимо… как там Акаева сказала? Найти болевые точки?

Юля. Юля.

И Андрюха.

Что они для него? А он — что он для них? Для нее?

Она захотела получить развод. Ради Моджеевского? Ради Андрея? Скучно стало? И где среди всего этого Акаева, у которой с Богданом, по ее утверждению, все хорошо?

Единственный способ разворошить этот затихший улей — сунуть в него взрывчатку и поджечь фитиль. И сделать это как можно быстрее, пока никто его не опередил. Если чего-то нельзя избежать, то надо бить первым. И со всей дури. Наотмашь.

Яр достал из пиджака телефон, открыл галерею и несколько секунд смотрел на сохраненное фото Богдана и сына. Его сына. Моджеевского сына. Того самого Моджеевского, который собрался мотаться в столицу к Акаевой. И который требует, чтобы он, Ярославцев, отпустил Юлю. Нахрена ему именно Юля, когда столько баб вокруг?

Неужели то самое?

Можно просто вкинуть снимок в пару желтоватых каналов, пусть распространят. Яр был уверен, что за пару часов он сработает настоящей бомбой с часовым механизмом.

У Богдана Моджеевского есть ребенок. Внебрачный ребенок. Неизвестно чей, к тому же.

Что это давало?

Шумиху, которой Богдан всегда старательно избегал.

Проблемы с репутацией, которые прежде его не касались.

Маленький шажок к созданию одиозности вокруг его имени, что можно будет развить мелкими тычками перед большим.

Потом неминуемо всплывет Юлькино имя. Их родственные связи. И это станет неслабым таким плацдармом для дальнейшего укрепления его личной позиции обманутого женой и лучшим другом хорошего семьянина. Да и началом Юлиных мучений — он слишком хорошо знал ее, чтобы не понимать, как сильно ей это все не понравится.

А этого все равно не избежать. Это все равно случится. Но в его руках возможность стартануть. Первым.

… после тех десяти лет, что он ждал

***

— Первая. Хорошая девочка. Хорошая. Умница, Первая.

Мягкая грива. Умные глаза. Изящная длинная шея, в которую Юля уткнулась лбом, поглаживая животное.