Осколки - Александра Эльданова

— Ты этому веришь? — спросила я, пропуская банальные вопросы, которые обычно задают в мыльных операх. На кой черт я буду спрашивать трагическим шепотом «Что это?», если и так все понятно?

— А ты бы не поверила?

— Я бы тебя выслушала, как минимум.

— Не надо, — Сергей поморщился, — я сразу должен был понять, что он не просто друг — все эти ваши улыбочки, перегляды, нежные отношения. Я идиот слепой — видел же, что этот парнишка за тебя любому горло перегрызет!

— Потому что он, в первую очередь, мой друг, — я вдруг как будто замерзла изнутри — ни гнева, ни обиды.

— А во вторую — любовник? Он для души, а я для рекламы? Старый дурак, который повелся на расчётливую молодушку?

Как-то отстраненно, краешком сознания, я поняла, что он не хочет меня обидеть, он сам обижен, ему, возможно, даже больно. Только это Сергея не оправдывает.

— Все сказал?

— Я прав? — он мое спокойствие истолковал как-то по-своему, — Я должен был задуматься, когда ты мне прямо сказала о рекламе. Идиот.

— Дурак, — я покачала головой. Если я начну повышать голос и тоже поддамся эмоциям, ничего хорошего не будет.

— Я хотя бы был честным. И действительно влюбился, а вот ты… Поворковала со мной и с другим в постель?

— Не думала, что ты такой неуверенный в себе, — отбила я, выбрала самую похабную раздетую фотографию и подвинула ему, — Татуировку видишь?

Под недоумевающим взглядом Топольского я начала расстегивать пуговицы своей рубашки.

— А здесь ты ее видишь? — спросила я, повернувшись спиной и спустив с плеча рубашку — там, на лопатке, едва заметный шрам от выведенной татуировки. Я не хотела ее перебивать, а именно избавиться навсегда. Лучше шрам, чем ненавистная буква.

— То есть… — до него начало медленно доходить.

Я застегивала пуговицы, глядя, как меняется выражение его лица. Думала я все так же отстраненно, будто смотрела фильм.

— То есть — монтаж? — наконец спросил он. Для осознания всей ситуации Сергею потребовалось не меньше минуты.

— То есть это, — я кивнула на стол, — фотошоп, ты — дурак. А дверь открывается на себя.

— Саш…

— Пошел вон, — я вдруг так устала, — видеть тебя не хочу.

— Оправдаться мне не дашь?

— Если ты можешь поверить любой грязи больше, чем мне, то оправдываться смысла нет. Вообще больше ни в чем смысла нет.

— Но поговорить-то мы можем?

Я посмотрела на него, как на умалишённого.

— О чем? Ты пять минут назад считал, что я с тобой только ради выгоды, о чем поговорить, Сереж?

— Я дурак, не спорю. Собственник и старый неуверенный пень. Выслушаешь меня?

— Скажи, если бы не татуировка, то ты бы мне вообще поверил?

Топольский отвел глаза.

— Ясно, — кивнула я, — уходи, пожалуйста, продолжать бессмысленно.

— Саш… — начал было он, но встретился со мной взглядом и что-то понял, наверное, — мы к этому еще вернемся, — пообещал он, — закроешь за мной?

— Замок захлопывается.

Он кивнул и пошел по дорожке к воротам.

Как только хлопнула калитка, я опустилась прямо на пол. Пусто и больно. Вот тебе и герой — взвешенный, спокойный, мудрый. Даже смешно. Только сейчас я поняла, лицо у меня мокрое от слез. А чего я хотела? Я влюбилась, отчаянно, как утопающий за соломинку, цепляясь за это чувство, которое доказывало, что я не до конца сломалась, что я живая. Дурочка. Дурочка, которая так ничему не научилась. Которая снова выбрала не того.

* * *

— Ты почему трубку не берешь? — спросил Андрей, появившийся на моем пороге, когда совсем стемнело.

— Не хочу, — я смотрела сквозь стекло бокала на тусклый свет ночника. Ковёр в гостиной был мягким, а я уже не совсем трезвой, — ты опять подглядывал за мной?

Во дворе вила камера, к которой можно было подключиться удаленно, что Андрей и сделал, когда я перестала отвечать на звонки.

— Опа! Да ты хорошенькая уже! По поводу чего кутеж?

— По неудавшейся личной жизни.