Выкупи меня - Яся Белая (2022)

Аристарх поворачивает меня к себе и прячет в кольце рук, а сам отвечает:

— Во-первых, это отель, а не твой дом, мама. Во-вторых, у нас такие ролевые игры. Кому какое дело? Нас заводит, правда же, Никуля?

Мотаю головой, рассыпая медь своих волос по чёрной дорогой шерсти его пиджака.

— Вот видишь, мама. Ты просто консервативна и отстала от жизни. — Потом обводит взглядом присутствующих — мать, Хлою и говорит: — Оставьте нас, нам с Никой нужно… доиграть. Вчера у нас не закончился один раунд.

Свекровь фыркнув, а Хлоя — тенью, всё-таки покидают комнату, а Аристарх резко распахивает полы моего халата.

Вспыхиваю, потому что под ним я лишь в тонких кружевных трусиках.

— Что ты собираешься делать? — пугаюсь я.

После вчерашних слов, что я ему омерзительна, после его грубости сейчас мне меньше всего хочется контакта с ним. Особенно — физического.

Но мне никто не спрашивает.

Губы Ресовского кривятся в улыбке:

— Собираюсь закончить начатое и взять, наконец, своё.

С этими словами он хватает вопящую и брыкающуюся меня и тащит на кровать…

Однако на покрывало, которое успели сменить и очистить от пожухлых лепестков, опускает почти нежно. Вжимает мои запястья в подушку и целует — жадно, голодно. Губы, подбородок, шею, плечи…

Мне вовсе не больно, даже приятно — что уж лукавить. Приятно, когда такой мужчина, как Ресовский, желает тебя столь сильно. Но я всё равно отвожу глаза, скулю, не отвечаю ему…

Аристарх отстраняется, тяжело дыша. Выглядит, как безумный, — глаза горят, зрачки расширены, волосы всклочены. Садится рядом, на край кровати, отворачивается, горько вздыхает и спрашивает:

— Ты сильно любила его?

— Кого? — не понимаю я. Тоже приподымаюсь, сажусь за его спиной, тяну на себя одеяло.

— Вадима, — глухо роняет муж. — Ты звала его всю ночь.

Не оборачивается, прячет пальцы в волосах.

А меня пронзает — значит, ночью всё-таки был он: обнимал, успокаивал.

— Да, любила, — зачем врать? — Только… моя любовь его не спасла… Да ты и так знаешь…

Часто моргаю, глаза щиплет.

Зачем он вытягивает из меня то, что ранит? То стыдом, то болью? Что за утончённый садизм.

Хотя, судя по поникшим плечам, ему и самому несладко. Горько хмыкает в ответ на мои слова и произносит всё так же тихо:

— Наверное, он был очень хорошим, если его любила такая девушка, как ты.

— Очень, — соглашаюсь. — Только я не была хорошей. Как ты уже понял.

Ресовский оборачивается, берёт мою ступню — она помещается в его ладонь — подносит к губам и целует.

Такая нежная, интимная, чистая ласка…

— Ты — лучшая на земле, — говорит хрипло.

Поднимает на меня глаза, в которых я читаю невысказанное: «И прости за вчерашнее».

А ведь ничего дурного он, по сути, не сделал. Я и сама себе противна в том воспоминании — пьяная, похотливая, виснувшая на едва знакомого мужчину… И понимаю — то он сказал ей, не мне. Ей, чтобы она никогда больше не появлялась — отвратительная, гадкая, грязная.

А я… Я — его жена, его богиня. Во всяком случае, сейчас он именно так смотрит на меня.

— Как бы я хотел быть любимым тобой, — усмехается грустно. — Чтобы ты звала меня по ночам.

Пожимаю плечами — извини, ты не с того начал, чтобы получить любовь. Её не строят на фундаменте чужого горя.

— Ты купил меня, — напоминаю ему. — Дважды. Зачем тебе мои чувства? Ты и так можешь всё взять…

Он мотает головой с грустной улыбкой:

— Не могу. Это сломает тебя. А я… хочу, чтобы рядом со мной была солнечная девочка. Чтобы она смеялась. А не сломанная кукла с разбитым взглядом.

Находит мою ладонь в коконе одеяла, сжимает.

— И знаешь что, — неожиданно меняет тон, — у меня есть способ взбодрить тебя!

Удивлённо вскидываю брови.

— Алёна Темникова на сохранении, а выполнять обязанности моего референта — некому. Так что — с сегодняшнего дня выходишь на работу.