Услышь мою тишину - Тори Ру

Огромное величественное солнце колышется в раскаленной атмосфере, медленно уползает за край земли, заливая небосвод алой холодной кровью. Тишина накрывает мир, замерший в ожидании чуда — ветер стихает в зеленых кронах, кузнечики перестают стрекотать.

Я чувствую неумолимый ход времени и его статичность, окончание дня и начало ночи, безграничность вселенной и необъятные вселенные внутри меня, ноющую скорбь утрат и пульсирующее счастье новых рождений. Украдкой смотрю на темный профиль парня, сидящего рядом, и сердце трепещет, как птица.

Я живу.

Это благодаря ему на короткий волшебный миг я снова живу.

* * *

9

— Завораживает. Обожаю это место… — тихо сообщает Сорока, очнувшись от развернувшегося вокруг волшебства. — В детстве я часто сбегал от бабки, чтобы смотреть отсюда на закат. Кстати, знаешь высотку на улице Горького? С ее крыши открывается потрясный вид. Весь город как на ладони. Я часто на ней бываю.

Я подскакиваю:

— Чтоб меня! Врешь!

— Почему? — удивляется он.

— Потому что мы тоже постоянно тусовались там!

Я готова расцеловать Сороку, и мне отчего-то кажется, что мы знакомы сто лет.

Но он только пожимает плечами:

— Я никогда не видел тебя раньше.

— А я не видела тебя… — Поникнув, молча наблюдаю за последними бордовыми сполохами у горизонта и наползающей из-за деревьев темнотой.

— Если не веришь, сходи к лифтовой шахте третьего подъезда, когда будешь там снова. Я послание ключом нафигачил. Прямо на кирпичах.

— Зачем? — В приступе смутного дежавю на всякий случай хватаюсь за рукоять трости, будто она — единственное, что связывает меня с материальным миром.

— Просто хочется еще многое сказать! Может, мои слова пригодятся кому-нибудь. Кто знает? — Ответ Сороки, такой простой, сокрушает меня.

Моя сестра Стася до самого последнего дня писала послания на разлинованных тетрадных листках, складывала их в самолетики и отпускала из форточки по ветру.

«Почему ты это делаешь?» — недоумевала я, и она смеялась:

«Влада, а вдруг мой самолетик сделает кого-то счастливым? Добра в мире станет больше. А я не закончусь никогда».

Гипнотизируя невидящими глазами даль, я тихо шепчу:

— Сорока, ты напоминаешь мне кое-кого…

— Да? И кого же? — усмехается он; в сумерках больше не видно его лица, но присутствие ощущается еще острее.

Я решаюсь:

— Мою сестру.

Грудная клетка раскаляется от запредельной боли, глаза горят от слез, язык распухает от невысказанных слов.

— Рассказывай, что с тобой случилось, — подначивает Сорока. — Я же вижу — ты хочешь. Давай, мне можно!

Набираю в грудь побольше воздуха и…

Ничего не происходит.

— Я не знаю, с чего начать.

— С начала, — подсказывает парень, и тогда воспоминания вырываются на волю:

— Мы родились в один день, но были разными. Я похожа на маму, Стаська — на отца. Я — приземленная, а она вечно летает… летала… в облаках. В раннем детстве ее обижали, а я пускала в ход кулаки. Мама нас не понимала, пыталась загнать в рамки — часто ругала и даже била, но мы выгораживали друг друга любой ценой… Лет в двенадцать мы начали бунтовать в открытую — красили волосы в яркие цвета, носили странную одежду, общались на выдуманном, известном только нам языке. Мы бились спиной к спине против навязываемых нам стандартов. Вместе разработали и план побега — брались за любые подработки, скопили деньжат и после школы слиняли из дома. Мама звонила и орала, грозилась вычеркнуть нас из своей жизни, но мы не поддались. Такими мы были. Непобедимая армия из двух бойцов… — Я перевожу дух и продолжаю: — А на первом курсе мы познакомились с Пашей — таким же придурком «не от мира сего»… Все же странно, что мы с тобой никогда не пересекались на той крыше. Вероятно, ты его знаешь.

Сорока молчит, и я возвращаюсь в суровую реальность.