Услышь мою тишину - Тори Ру

Как я могла назвать девушку Сороки именем из ее неформальной беззаботной юности?

— Не Ксю, а Ксения Николаевна! — блеют официантки, но, нарвавшись на мой уничтожающий взгляд, затыкаются.

Они начали первыми — во всеуслышание напомнили, что рубашка, скрывающая руки, не предусмотрена униформой, что моя трость постоянно падает и пугает клиентов, что я хромаю и мешаю работать… И только Ксю не задала ни единого вопроса.

Вот и сейчас она молчит — берется за салфетку и смахивает со стойки несуществующую пыль, а я, проклиная себя за неосторожность, отваливаю к холодильнику.

* * *

Работа в кафе не сахар. Иногда здесь бывают запары — студенты массово стекаются после окончания занятий и образуют очередь за «кофе с собой», а вечером столики оккупируют влюбленные парочки. Стараюсь не смотреть на трепетных барышень с томными взорами и их красивых опасных мальчиков, готовых на все.

А еще я все чаще думаю о маме — о том, как опухают после напряженной смены ее больные ноги, о том, как тяжело она дышит, поднимаясь на третий этаж… Она не отказалась от меня, когда я опутанным трубками овощем лежала на больничной кровати, кормила с ложечки, заново учила ходить. Наверное, нужно навестить ее, но я не могу решиться — все жду какого-то знака свыше.

Чтобы окончательно не раскиснуть, всю неделю шпионю за Ксю, но та не оставляет зацепок. За это время я узнала, что она никогда не опаздывает и покидает кофейню последней. В перерывах кормит кошек и голубей у служебного входа, курит, мечтательно глядя в небеса, любезничает с посетителями и помогает старушкам донести сумки до транспорта, но не распространяется о себе. Напрягаю слух в надежде услышать ее телефонные разговоры, но она извиняется и прячется в дальнем углу подсобки, а официантки кудахчут наперебой, делая мою миссию невыполнимой.

Я никак не могу смириться с такой Ксю.

Сорока любил ее. А она…

* * *

За окнами хлещет косой дождь, поливает крыши припаркованных внизу автомобилей, разноцветные зонтики редких прохожих и рекламные тумбы. Стоянка у ТЦ почти пуста, в кафе и на фудкорте за стеной нет ни одного гостя. Официантки одновременно пожаловались на температуру и сбежали домой, и я вдохновенно протираю столики — за мной никогда не водилось усердия, но иначе я рискую свернуться калачиком на полу и захрапеть.

Окончательно выбившись из сил, опираюсь локтем о стойку и достаю из кармана фартука телефон.

Он давно уже стал для меня бесполезным немым куском пластика. Сообщений нет…

Дождь разгоняется, ползет по стеклу прозрачными нитями, выводит депрессняк на новый уровень безысходности.

Раскрываю старую папку и рассматриваю Пашины фоторепортажи о жизни — крыши, выщербленный ветрами бетон заброшек, цепочки следов на снегу, черные птицы, сигареты в тонких пальцах, монеты на дне фетрового котелка.

Настойчивая рука дотрагивается до моей сгорбленной спины, я оборачиваюсь и натыкаюсь на приветливую физиономию Ксю, всегда готовую выдать душевную улыбку.

— Влада, давай выпьем корпоративного напитка за счет заведения? — предлагает она заговорщицки. — Спишем недостачу на усушку и утруску.

Я офигеваю, но соглашаюсь:

— Давайте, Ксения Николаевна. — Пыхтя, взбираюсь на барный стул и шмыгаю носом, прогоняя дурацкие слезы.

— «Давай, Ксю», — поправляет она и ставит на столешницу большой капучино с торчащей из крышки соломинкой. — Мне еще далеко до пенсии.

— Спасибо… — мямлю, не поднимая головы — боюсь, что чувства Сороки снова выпрыгнут как черт из табакерки, и я спугну наклюнувшуюся дружбу.

— Плачешь. Тебя что, бросили? — без обиняков начинает Ксю.

— Скорее я, — поясняю и морщусь от обжигающего нёбо кофе.

— Почему? — не унимается Ксю, уперев подбородок в ладонь, и я вскидываюсь.

— В некотором роде я… ну… инвалид. А он — полноценный парень. Шикарный парень.