Услышь мою тишину - Тори Ру

Я давно должна была расставить все точки над «и», отпустить его на все четыре стороны, забыть… но Паша лишь усмехается и пожимает плечами:

— Не надо. Я видел их.

— Видел? — Я впечатываюсь в его фразу, словно в глухой забор, шатаюсь, испуганно озираюсь по сторонам, но не нахожу опоры. Паша подхватывает меня под локти, туманит мозги близостью и знакомым тонким ароматом, усаживает на скамейку и устраивается рядом.

— Как только появилась надежда, я постоянно начал тусоваться под окнами реанимации — обкуривался до блева, пил дерьмовый кофе из автомата, мерз так, что не мог разогнуть пальцы и ждал. Твоя мама спускалась и ругалась, но я не уходил, пока отец не затаскивал меня за шкирку в машину. Мне позарез нужно было к тебе попасть. Когда тебя перевели в палату, Тамара Андреевна сама подошла ко мне и сказала, что есть некоторые проблемы. Ну… что ты никогда не станешь прежней. Что мне нужно хорошо подумать над этим и отвалить, если я не готов к трудностям. Я ответил, что мне пофиг. В общем, она договорилась с персоналом, и меня провели в отделение. Подспудно я ожидал какого-то ужаса, но, блин… В момент, когда я стоял над твоей кроватью и сгорал от бессилия и ненависти к себе, ты открыла глаза.

Паша замолкает, откидывается на дощатую спинку, запрокидывает голову, долго смотрит в черные небеса над крышами домов, и я ощущаю его спокойное родное тепло.

— Ты можешь тонуть в своей боли и дальше. — Он выпрямляется и обращает ко мне безмятежное лицо. — Но с меня ее хватит. Я буду вытаскивать тебя, сколько потребуется. Потому что всегда вытаскивал. Потому что по-другому не умею. И мне не интересны другие варианты. Они не для меня.

Сумрачные глубины двора подергиваются туманом, в ушах отзывается голос Сороки: «…Я выбрал ее. А она верит мне. Я никогда больше не посмотрю на других девчонок, потому что знаю теперь, что такое любовь. Любовь — это свет. Он дает надежду».

Моя вывернутая наизнанку душа пульсирует и не вмещается в клетку ребер, я пытаюсь усмирить ее, дышу ртом, царапаю ногтем обшарпанные доски, безуспешно борюсь со слезами и вскакиваю, но Паша ловит меня за полу рубашки и возвращает на скамейку.

— Останься! — Он осторожно дотрагивается до моей руки, вкладывает в нее что-то маленькое и гладкое, пристально смотрит в глаза и тихо шепчет: — Останься со мной. Навсегда.

В ушах гудит, испуг разгоняет все мысли. Паша поднимается, быстро набрасывает капюшон и уходит в ночь, не дожидаясь ответа.

Крепко сжимаю пальцы, но уже мучительно ясно осознаю, что Паша только что сделал.

Он предложил жить дальше. Вытаскивать друг друга из бед и депрессий, любить и беречь, помогать и защищать, вместе идти по миллионам дорог — в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас… Потому что вдвоем легче. Потому что так проще хранить воспоминания, которые нельзя забывать.

Кусаю губы, давлюсь слезами, стираю их рукавом, и черная тень с готовностью повторяет за мной резкие дерганые движения. Пульс заходится и замирает, сотни иголочек покалывают тело. Под электронные сигналы сверчка, отдаленные звуки сирен и лай собак в ужасе раскрываю ладонь.

В призрачном свете фонаря на ней блестит желтое колечко.

Меня сокрушают раскаяние и нежность, благодарность и вина, тоска и нестерпимо светлая огромная любовь… Потоки хороших слез текут по щекам, вырываются наружу стоном, судорогами, дрожью, спазмами. Я реву как ненормальная, и душа освобождается от застарелой боли. Окончательно, бесповоротно и навсегда.

* * *

49

Дождь шепчет миллионы заклинаний, в распахнутую форточку влетает ночная прохлада, тени ветвей и отсветы фонарей нежно гладят стены.

Беспрестанно ворочаюсь под тонким одеялом, дышу через раз, но не могу унять бушующее в солнечном сплетении тепло.

Слова Паши звенят в ушах.

Из-за меня он прошел через страшные испытания, но, вопреки всему, готов забыть все плохое. Он видел мои шрамы, но протянул руку.