Услышь мою тишину - Тори Ру

Снова накатывает тревога — вчера мы с Ксю условились встретиться, но на стук и камешки в стекло никто не ответил. Пришлось поцеловать запертую дверь и отвалить ни с чем.

Чертово похмелье превратило меня в овощ, но я должен узнать, что стряслось, почему так внезапно изменились наши планы.

В прихожей жужжит молния, звенят ключи — мама собирается в продуктовый и напоследок припечатывает:

— Миша, поговорю я этим Никитой. Непутевый, и друга непутевого завел. Впрочем, есть в кого, да?

Монолог прерывается щелчком замка.

— Да, ты права. Я такой в отца, мам, — отзываюсь в пустоту, и настроение окончательно летит коту под хвост.

Есть темы, которых лучше избегать, но мать постоянно использует запрещенные приемы. Она убеждена, что такие доводы каким-то образом прибавят мне ума, но они вызывают лишь злость и гнев.

Осторожно покидаю свою нору, умываюсь в ванной ледяной водой, приглаживаю стоящую дыбом челку и долго смотрю на бледную ублюдочную физиономию в зеркале.

Только на детских фотографиях я был безусловно счастливым. Отец пригонял иномарки из Германии, неплохо зарабатывал, и я гордился им до умопомрачения. До тех пор пока он не собрал манатки и не смылся к любовнице. От веселого разговорчивого папаши не осталось и следа — вместо него раз в неделю к нам заявлялся наглый мудак, орал и запугивал. Мать много плакала, а потом сдалась — разменяла квартиру в Центре, отдала ему часть денег, и мы переехали в этот гребаный район.

«Озерки — страна чудес, зашел в подъезд, и там исчез!» — я вспоминаю любимую поговорку местного быдла и морщусь.

Я никогда не хотел походить на этого мудака, но ничего не могу поделать с умением забалтывать людей и скалиться не по делу. Кажется, мать права — толку из меня не выйдет.

То ли дело мама — учит детишек «разумному, доброму, вечному», много читает, увлекается кулинарией… и никогда не вдается в мои проблемы.

До сих пор помню, как она внушала, в очередной раз выволакивая меня за шкирку из кабинета директора: «Миша, пойми: люди друг другу братья, а не волки!»

Ну да. До первой драки впятером на одного.

Наклоняюсь над умывальником, до упора выкручиваю кран с синим ободком и подставляю затылок под обжигающую холодом струю. Пробирает озноб, я матерюсь, но похмелье тут же отпускает, возвращая мне способность ясно мыслить.

Первое время в Озерках я загибался от отчаяния — вернувшись из школы, ложился на диван и мечтал, что текущая звездная дата станет для меня последней. Я сдохну, разом развязавшись со всеми траблами, и отец и мать поймут наконец, что были неправы.

Но безрадостные думы почти сразу перетекали в иную плоскость, и я задавался вопросом: каким на самом деле будет мой последний день?

Пойму ли я, что он — последний?

Будут ли донимать предчувствия скорой смерти, будет ли грустно и тяжело на душе, будет ли идти дождь? Будет ли у меня возможность завершить все дела на земле и исправить ошибки?..

Смешно, но я до сих пор не нашел на него ответа.

Я взрослел и видел растерянность в глазах мамы, неуверенность, нежелание и неспособность что-то изменить. А еще — промзону и болото, грязные дворы, тупые ухмылки «хозяев жизни», фингалы на роже местного ботаника, алкашей в подворотнях, безнадежность, беспросветность, дно.

И мне захотелось выразить протест. Пофиг, что его смысл не просек никто, кроме меня. И Ника — того самого ботаника, с которым я стал тусоваться позже.

«Миша, а у тети Марины Коля в мореходное поступил», «Миша, а Алеша Петров на хорошей скромной девушке женился», «Миша, а Антон с пятого так не одевается»… «Миша, а ты вообще чем планируешь заниматься в будущем?» — мать пыталась меня вразумить, но делала только хуже, раздражала до зубовного скрежета.