Он прерывает наш поцелуй, прижимаясь своим лбом к моему, а затем входит в меня с закрытыми глазами. Через секунду Бэррон выдыхает, издавая стон в мой рот. Выскользнув, он снова толкается в меня, но на этот раз сильнее. Он поднимает голову и смотрит на меня, и я вижу это. Любовь. Совершенно ясно, что этот мужчина безумно желает сказать лежащей под ним девушке, что любит ее, но не решается на этот шаг.

Бэррон не признается в своих чувствах, и я знаю, почему. В этом есть смысл. Если он попросит меня остаться, будет та же ситуация, что и с Тарой. Он боится, что если попросит, и я соглашусь, то буду потом жалеть.

Я бы никогда не жалела, но это тяжело объяснить человеку, который уже однажды обжегся.

Обнимаю его за шею и целую. Выгибая спину, раздвигаю ноги, чтобы он смог войти в меня глубже, я нуждаюсь в этом так же сильно, как и он. Он стонет в мой рот, трахая меня жёстче.

Упираясь ладонями в матрас, он создает дистанцию, пристально глядя на меня.

— Жестче, — умоляю я, нуждаясь в том, чтобы секс был именно таким. Я не хочу видеть любовь в его глазах, потому что будет только больнее уходить.

Бэррон жестче толкается в меня. И вот так мы падаем в бездну. Вместе. Это некрасиво, но по-другому и не бывает. После падения всегда кровь и синяки.

Он неподвижно лежит на мне, и я обнимаю его, наслаждаясь временем, когда наши тела расслаблены и слова не нужны. Если бы рядом был мой дневник, я бы написала:

Я не готова прощаться

Мы ведь только начали

Мое сердце когда-нибудь оправиться?

— Сломленная

***

Позже в тот же день рассказать девочкам о моем отъезде было непросто. На самом деле, это было невыносимо. Мы позавтракали, девочки поиграли своими игрушками, а потом я сказала им, что мне пора уезжать. Сначала они не поняли.

— Почему? — спрашивает Кэмдин, ее взгляд мечется между Бэрроном и мной.

— Мне нужно уехать сегодня, — говорю я дрожащим голосом. Краем глаза наблюдаю за Бэрроном, который прислонился к стене, опустив глаза в пол, как будто не может смотреть на меня. Он покусывает внутреннюю сторону щеки и теребит рукав рубашки, пряча свое сердце за броней равнодушия. — Я просто осталась на Рождество, а теперь мне нужно ехать.

— Мое заклинание не Лаботает. — Сев сердито смотрит на нас, а затем топает в свою комнату.

Бэррон вздыхает.

— С ней все будет в порядке, — говорит он мне и следует за дочкой, оставляя меня наедине с Кэмдин.

Она сидит на краю дивана, болтая ногами, все еще обута в сапоги, которые я ей подарила. Она не снимала их с тех пор, как открыла коробку. Даже спала в них прошлой ночью. Ее темные глаза ловят мой взгляд.

— Я забыла покормить Лулу, — Кэмдин ахает, широко раскрыв глаза.

— Хочешь, я пойду с тобой?

Она колеблется, но слезает с дивана и берет меня за руку.

— Хорошо.

— Ты же знаешь, я должна уехать, — говорю я Кэмдин, пока мы кормим Лулу морковкой. Кажется, мое сердце вот-вот разорвется на миллион кусочков.

Она протягивает лошади еще одну морковку. Лулу съедает ее и нюхает мои руки, прося добавки. Кэмдин смотрит на меня в замешательстве.

— Почему?

— Я жила здесь только потому, что твой папочка чинил мою машину, — напоминаю я ей. — Он закончил ремонт, так что теперь мне пора ехать дальше.

— Куда ты поедешь?

Провожу рукой по гриве Лулу.

— Точно не знаю. Может быть, в Теннесси.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — шепчет она таким робким и невинным голоском, который напоминает мне, что ей всего пять лет, и она меня не понимает. — Мы не нравимся тебе настолько сильно, чтобы ты захотела остаться?

— Милая, дело не в этом. — Прижимаюсь губами к ее макушке, а затем убираю волосы с ее милого лица. — Ты видела мультфильм «Рапунцель»?

Кэмдин кивает.

— Ну, ты же знаешь, что мама держала ее взаперти в той башне?

Еще один кивок.