Только с дочерью - Хоффер Уильям, Махмуди Бетти (1994)

Игрушек было слишком много, чтобы играть со всеми сразу. Махтаб крепко прижимала к себе куклу, в то время как другие дети хватали ее подарки, отнимали их друг у друга и разбрасывали по комнате. Махтаб снова была в слезах, но утихомирить детей было невозможно. Взрослые не обращали никакого внимания на их поведение.

Усадив куклу на колени, Махтаб хмурилась до конца ужина, однако, увидев торт, просияла. С болью в сердце я наблюдала за тем, с каким удовольствием она его ела; к сожалению, я не могла преподнести ей самый желанный подарок.

После дня рождения Махтаб стало еще тоскливее. Пришел сентябрь. Вот уже три недели, как мы должны были быть дома.

Вскоре последовала еще одна годовщина, которая усилила мою депрессию. Годовщина смерти имама Резы, основоположника шиизма. В этот день правоверный шиит должен поклониться праху имама, но, поскольку он был захоронен во вражеском Ираке, мы отправились к гробнице его сестры в Рей, бывшую столицу Ирана, в часе езды на юг.

В то утро было еще по-летнему знойно. Температура воздуха наверняка превышала 100 градусов по Фаренгейту. Мысль о том, что мне предстоит по такой жаре целый час трястись в переполненной машине, да еще в тяжелом облачении, и все это ради того, чтобы побывать на священной могиле, которая ничего для меня не значила, приводила меня в неописуемый ужас.

– Я не хочу ехать, – сказала я Махмуди.

– Надо, – ответил он не допускающим возражений тоном.

Я пересчитала родственников, собравшихся в доме Амех Бозорг. Их было двадцать человек, и все они должны были втиснуться в две машины.

Махтаб была так же раздражена и расстроена, как и я. Перед выходом из дома, в ванной, мы в очередной раз вознесли нашу молитву: «Господи, пожалуйста, помоги нам живыми и невредимыми вернуться домой».

По случаю этого грустного торжества Махмуди заставил меня облачиться в плотную, черную чадру. В переполненной машине мне пришлось сидеть у него на коленях, а Махтаб посадить на колени к себе. После часа утомительнейшей езды в облаке пыли мы добрались наконец до Рея и, выйдя из машины, очутились в толпе укутанных в черное, толкающихся и бранящихся паломников. Мы с Махтаб, уже по привычке, встали в очередь к входу для женщин.

– Махтаб может войти со мной, – сказал Махмуди. – Я возьму ее на руки.

– Нет! – завизжала она.

Он попытался взять ее за руку, но она вырвалась. Люди, привлеченные шумом, начали оглядываться.

– Не-е-ет! – вопила Махтаб.

Разозлившись, Махмуди схватил ее за руку и грубо оттащил от меня. При этом он с силой пнул ее в спину.

– Не смей! – закричала я.

Путаясь в тяжелой чадре, я ринулась на помощь своей дочери.

Гнев Махмуди мгновенно обратился на меня: он орал во все горло, изрыгая все английские ругательства, какие только знал. От собственного бессилия я расплакалась.

Теперь уже Махтаб устремилась мне на выручку, протиснувшись между нами. Махмуди взглянул на нее, и его словно осенило, кто был всему виной. В слепой ярости он наотмашь ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Из разбитой верхней губы в пыль закапала кровь.

Отовсюду послышалось: «наджес», что значит «грязная». В Иране кровь считается источником заразы и должна быть немедленно смыта. Но никто и не подумал вмешаться в обыкновенную семейную перепалку. Ни Амех Бозорг, ни другие члены семьи даже не попытались утихомирить Махмуди. Они устремили глаза кто в землю, кто в пространство.

Махтаб громко плакала от боли. Я взяла ее на руки и попробовала остановить кровь краем чадры, а Махмуди все не унимался, выливая на меня поток непристойностей, которых я никогда от него раньше не слышала. Сквозь слезы я увидела его искаженное бешеной ненавистью лицо.

Я попыталась его перекричать:

– Нужно приложить к губе лед.