Предположение - Аврора Рейнольдс

— Думаешь, это произошло на самом деле? Мама пыталась утопить меня? — удивляюсь я вслух, чувствуя, как он крепче обхватывает меня, его мышцы напрягаются.

Мы немного поговорили о том, каково мне было расти. Я стараюсь избегать этой темы, хотя он часто спрашивает. Мне просто не нравится выражение его лица, когда мы обсуждаем это.

— А ты? — мягко спрашивает он.

Я делаю еще один глубокий вдох, утыкаясь лицом в его шею, позволяя его теплу и запаху прогнать остатки кошмара.

— Да. — я киваю, чувствуя, как его руки сжимаются крепче, потом он отпускает меня и встает с кровати, бормоча себе под нос тихие ругательства.

— О Боже, — всхлипываю я, чувствуя тошноту.

Я сажусь, прижимая простыню к голой груди, оглядываясь в поисках быстрого спасения. Слезы начинают щипать мне нос, и я борюсь с ними, зная, что ни за что на свете не стану плакать перед ним. Не сейчас.

— Блядь! — ревет он, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как одна из новых прикроватных ламп пролетает через комнату, ударяясь о раздвижную стеклянную дверь. Лампа разлетается на тысячи осколков, но дверь каким-то образом не разбивается вдребезги. — Блядь, блядь, блядь, — бормочет он, расхаживая взад-вперед, проводя рукой по волосам, пока я пытаюсь придумать, чтобы сделать или сказать, дабы успокоить его.

— Я уйду, — тихо говорю я, и страх поселяется в моем животе.

Его походка не меняется, а сжатые кулаки говорят мне все, что мне нужно знать о его душевном состоянии. Я раздумываю, не сама ли я вызываю в людях желание причинить мне боль.

— Мне так жаль, — всхлипываю я.

Он поворачивается в мою сторону, и взгляд из жесткого становится мягким.

— Господи, детка. — Он подходит ко мне, и я поднимаю руку, пытаясь остановить его. Он смотрит на руку, затем снова на мое лицо. — Я никогда не причиню тебе вреда.

Я знаю это; в глубине души знаю, что он бы этого не сделал, но я видела, как он психует, и это вселило в меня страх.

— Никогда, — повторяет он, и тут я замечаю, что мое тело дрожит так сильно, что кровать вибрирует. — Либо лампа, либо выследить твою мать и всадить в нее пулю.

Я таращусь на него, он качает головой.

— Я бы убил ее, детка. Прикончил бы, не раздумывая. Знаю, ты не понимаешь, но таков уж я. Защищаю людей, которых люблю. Ненавижу чувствовать себя беспомощным, когда знаю, что могу все исправить. И меня бесит, что кто-то причинил тебе вред и до сих пор ходит по земле. Это противоречит всему, чем я занимаюсь, — позволить ей выйти сухой из воды после того, что она сделала с тобой.

— Ты любишь меня? — шепчу я, игнорируя все остальное, что он только что сказал. Мой разум сосредотачивается на этом единственном факте.

Он поднимает брови:

— А как ты считаешь, что у нас тут происходит?

Я сглатываю и пожимаю плечами в ответ на его знакомые слова.

— Детка, пора бы тебе уже разуть глаза.

— Ты мне никогда не говорил.

— Я показываю тебе каждый день, — спорит он, выглядя ошеломленным.

— Ты должен был сказать, что любил меня. — Я начинаю злиться.

Какого черта все парни такие тупые?

— Люблю.

— Что?

— Я люблю тебя. Не в прошедшем времени. Я люблю тебя сейчас и буду любить до тех пор, пока мое сердце не перестанет биться.

У меня в животе все переворачивается, и я качаю головой.

— Я тоже очень люблю тебя.

— Почему ты мне не говорила? — спрашивает он, сузив глаза.

— Не знала до сегодняшнего дня, — я пожимаю плечами, натягивая простыню выше на грудь.

— Что?

— Я не знала.

— Я знал, что ты любишь меня, — говорит он, и я уверена, что он знал, потому что ему-то известно, что такое любовь.