Задираю блузку, рывком поднимаюсь к груди и сквозь бюстгальтер сжимаю.

По ее лице бегут тени, с тихим стоном она накрывает мои ладони, слабо отдирает от себя, у нее нет сил, смотрит на меня, и этот взгляд прежний, черный, блестящий, как у безумной, бывает желание такой мощи, что любые стены сломать способно, я знаю, чую, похоть чистую, без примесей, нет мира вокруг, сексом люди будут заниматься и на руинах, это инстинкт, к продолжению рода, ведь гибнем мы оба.

- Смотри, - за шею поворачиваю ее голову.

В холле горит свет, нам виден диван, небрежно брошенный на подлокотник пиджак Никиты и ее сумка.

Тихо, мирно, все спят, это ее жизнь, ее дом, и я здесь, я на краю света ее достану, из-под земли ее выдерну, чтобы свернуть ей шею, она моя, принадлежит мне, никто не может ее трогать, лишь я, из пипетки по капле в рот яд заливать, смотреть на агонию.

Но сначала.

Наклоняюсь к ее губам, втягиваю в рот. Языком в нее, мы сталкиваемся, она вытолкнуть меня пытается, головой вертит.

- Что ты творишь, дьявол.

- Дьявол?

Наваливаюсь на нее, подхватываю под ягодицы, в стену впечатываю, и задыхаюсь, кому хуже делаю - уже не соображаю, мне самому плохо, ее вкус снова на языке.

Хочу все к чертям бросить.

Во мне тоже нет сил.

Пусть живет, как хочет.

Только уйдет уже из моей головы.

Отстраняюсь.

Но она тянется за мной.

С жаром отвечает на тлеющий поцелуй, сжимает мои плечи, вжимается в меня, плотно, словно слиться хочет, и я обнимаю крепче, сдавливаю, этого не остановить больше, тормоза сломаны, это как поезд несется и сходит с рельсов.

Глава 24

Два года назад, июль

ИЛЬЯ

Обычный двор, с детской площадкой и деревьями, с забитой машинами парковкой, дом утыкан подъездами, окнами, балконами, я каждый день сюда таскаюсь, как на работу.

Сижу на лавочке, курю, жду.

Проверяю время на телефоне, по привычке на всякий случай набираю ее номер.

Абонент недоступен.

Выдыхаю дым.

Уже месяц слушаю механический голос в динамике, бесполезно караулю ее у подъезда, может быть, она уехала на лето на море, или в деревню к родственникам, может, она, вообще, переехала, или номер телефона сменила, видеть меня не хочет.

А я упертым бараном в закрытые ворота бьюсь.

Трусливо сижу у подъезда вместо того, чтобы подняться и посмотреть в глаза ее родителям.

Ранний вечер, солнце, на улице не продохнуть, визгливые детские крики с площадки сводят с ума. Скручиваю крышку на минералке, плещу воду в лицо. Вытираюсь ладонью и застываю, заметив рядом с лавкой мужские ноги в коричневых туфлях.

Поднимаю глаза.

Высокий мужик, русоволосый, как я, коротко стриженный, взгляд синий, внимательный, но...знакомый, и я готов на плаху подняться, и пусть меня казнят, если он в молодости не был похож меня.

Так и вижу его - несерьезного, беззаботного, меняющего каждую неделю подруг, зависающего в баре по субботам, с друзьями играющего в приставку, не знающего слова "верность".

Это читается по нему, как по книге, он с годами не растерял мужской привлекательности, не обзавелся лысиной и пивным животом.

Он был бабником. И он изменился. Ради той самой, его женщины.

И вот меняюсь я.

- Не могу дозвониться до Иры, - встаю с лавки. - Уже месяц. Она сменила номер или вы ее заперли дома, как принцессу, высматриваете в окно принца, коня белого? - пытаюсь шутить, но ее отец, разумеется, не улыбается, я затыкаюсь и жду его слов.

- Илья, - он оглядывает свой коричневый портфель. - Не нужно идти против родителей, по-доброму тебе советую, как мужчине.

- Я настроен серьезно. У меня к вашей дочери...

- Я был таким же, Илья, - подумав, он присаживается на скамейку. - Родители моей жены другой веры, согласия на наш брак они бы не дали никогда. Я просил на коленях, стоял и просил.

Он замолкает, растирает переносицу.