Мой палач - Дана Блэк

И у меня где-то внутри противно екает, отголосок памяти, которую я из себя вытравливала.

Какого черта. Он приперся.

- Марк, - сдерживаю недовольство и спрыгиваю с капота. - Тебя мама послала?

- Попросила, - поправляет Марк. - И тебе привет, Анюта, - мое имя с его губ звучит не ласково, а покровительственно, снисходительно. Он выходит из машины, приближается ко мне. - Что у тебя случилось?

- Все равно не починишь, - в моем голосе прорывается ответная язвительность.

Но я не представляю его, такого холеного, в этой своей белоснежной рубашке, ковыряющегося в запчастях и вытирающего масляные руки ветошью.

- Зачем чинить, я позвоню в сервис, - жмёт он плечом, и даже в этом небрежном жесте самодовольство сквозит, он собой любуется, беспрестанно, без устали, отдыха не зная, и это против воли притягивает, его самоуверенность, чувство силы, походка, посадка головы, словно в его власти изменить мир. Он по хозяйски открывает мою машину и с заднего сиденья подхватывает большую спортивную сумку. - Это все вещи?

- Сам не видишь, - хмуро киваю и иду за ним, к его Ауди.

- Как отец? - заводит он светскую беседу, словно не было между нами ничего, и обсудить тоже нечего.

- Рванул в горы, кататься на лыжах и пить какао. Взял с собой собаку, и эту свою домоправительницу, похожую на Фрекен Бок, знаешь?

Марк сводит брови, представляя описанную мной картинку и утверждает:

- А ты всё шутишь.

- А я все вру.

Он усмехается. Тихо, лишь губы дрогнули. Кидает назад мою сумку, садится за руль.

В его ушах поблескивают маленькие сережки-гвоздики, он роется в бардачке и перебирает футляры, убирает солнечные очки и надевает другие в тонкой золотистой оправе.

Рассматриваю его, наощупь закрываю свою машину, и сажусь к нему. Наблюдаю за его приготовлениями.

Наши мамы дружат вечность и ещё чуточку, и раньше шутили, что мы с ним поженимся, когда вырастем.

А потом...

Меня запихнули в пансион для девушек, а он уехал учиться за рубеж, и вернулся таким - манерным, элегантным, прямолинейным напыщенным царем мира.

- На выпускной к брату приехала? - Марк плавно выруливает на дорогу, набирает скорость.

- А ты как думаешь?

- Тебе обязательно так себя вести? - он бросает взгляд в мою сторону.

Ветер бросает в лицо волосы.

Молчу. Накручиваю на палец кудрявую прядку и хлопаю ресницами.

На дурочку похожа, из тех, которыми забита его инстаграмная лента. Я время от времени листаю, отделаться от этой привычки не могу.

- Ты когда-нибудь повзрослеешь, Аня? - поморщившись, Марк отворачивается к дороге. - Твои приколы давно не в моде, к слову.

- А что в моде?

- Театр, например. Можем новые постановки обсудить. Литературу. Кино. Я тут застрял на Шри-Ланке, вчера только прилетел, - заводит он мотив под названием "Марк, классный Марк". - Там такой воздух. Природа. Люди. Вернулся в наш город, и все ещё не верю. У переходов нищие сидят, в магазинах просрочкой торгуют, на улицах мусор, прямо под ногами бычки.

Сколько ему за один день пришлось пережить.

Отворачиваюсь к окну и рассматриваю деревья, что мимо несутся, высотки и бульвары, прохожих, мне нравится наш город, а Марк пусть катит обратно в Шри-Ланку, если чем-то недоволен.

К дяволу пусть идёт.

- Ты долго ещё дуться будешь? - спрашивает он, помолчав.

- Мне было пятнадцать, и я была в тебя влюблена, и ты видел, - не сдерживаюсь.

- А мне было двадцать один, и что? - он добавляет скорость. - Как ты себе это представляла? Ждать твоего совершеннолетия, возле интерната тебя караулить?

- Мое совершеннолетие ничего не изменило.

- Да. Потому, что я работал, Аня. Не в России. Зато теперь я здесь, и свободен.

- Зато теперь занята я, - передразниваю, и мы замолкаем.

Он устал, похоже. Больше ни слова не говорит, и мы едем, и я просто подхватываю сумку, едва Марк паркуется во дворе.