Право на Одиночество - Евгения Шамшина (2023)

Открыла глаза. Долго не могла сфокусироваться. Не чувствовала ничего. Так, словно тела не было. Одна голова. Люди в белом. Что они говорят? Не может разобрать. Гул в ушах. Жажда. Хочется пить. Невыносимо. Закрывает глаза. Там, в глубокой темноте было намного лучше. Спокойнее. Только об этом она будет думать сейчас. Шевелит пальцами. Ощущая ткань простыни. Она, как ребенок, который познает мир. Слышит незнакомый голос. Это заставляет ее снова открыть глаза. Врач. Он что-то спрашивает. Приоткрывает пересохшие губы. Веки самовольно тяжелеют. Наконец, дали воды. Через соломинку. Боже, какое это счастье, подумает она. Чувствует свои ноги. Намного яснее видит и слышит. Вместе с сознанием всё яснее проявляется боль. И она всюду. По всему телу разливается горячей волной. Помимо боли память выстреливает моментами так предательски, исподтишка. Хочется вернуться назад в темноту. Лишь бы всего этого не было. Прошлое, настоящее перемешались в калейдоскопе боли, страха, страданий, унижений. Начинает стонать, закрывая глаза. И чем дальше приходит в себя, тем острее понимает, что лучше бы сдохла. Не важно на каком этапе. И сейчас она начинает биться в истерике. Невольно. Это делает ее истощенный организм. Защитная реакция. Успокоительные. Обезболивающие. И так по кругу. Она не может справиться с этим. Уже не понимая, где прошлое, где настоящее. Ей все видятся врагами. И тот подвал… Руки Сокольского на ее шее. Мерзкая ухмылка Астахова. Всё перемешалось. Разорвав всю душу в клочья.

Пустота. Темнеет в глазах. Периодически проваливается в забытье. В ней сломалось всё. От внутреннего до физического. Она мало походила на себя привычную. Ее глаза обезумевшие, абсолютно дикие. Прозрачная кожа. Угловатые кости торчат. Темные, почти чёрные синяки под глазами, на руках от капельниц. Скрюченные пальцы. Взъерошенные волосы. Она не принадлежит себе, или кому-то ещё. Ее сознание, разум застряли там… в том пережитом ужасе. Как день сурка, она переживает все это вновь. Последствия травм, операции оказались такими незначительными, в сравнении с тем, что случилось с женской психикой.

— Она представляет угрозу в первую очередь для себя.

Сокольский непонимающе смотрит на врача. Он непомерно зол. Зол настолько, что машинально сжимает кулаки до хруста.

— Вы предлагаете закрыть ее в дурку???

Взрывается он.

— Это перевод в психиатрическое отделение. Вы же взрослый человек! Это вынужденная мера. Она нуждается в специализированном лечении и наблюдении. В конце концов, никакая это не «дурка»!!! То, что пережила она, ни один нормальный человек не вынесет!!! Но Вы поймите нельзя держать ее всю жизнь на транквилизаторах! Это не выход! Вы ведь желаете ей добра… и не хотите, чтобы однажды она вышагнула в окно… Ей нужно лечение. Для неё в первую очередь. Для ее безопасности. Она угроза. Для себя. И окружающих.

— Я не позволю закрыть ее в психушку.

Сухо отрезал разгневанный мужчина. Он смотрел через стекло в палату. Анна белая, как простыня, лежала на больничной койке. Запястья ее были пристегнуты ремнями, ровно, как и щиколотки. Она была обколота лекарствами. От одного этого зрелища мужчине становилось дурно. Он проваливался в тот день, когда увидел ее распятой.

Это было невыносимо.