День, в который… - Екатерина Некрасова

Когда волны швыряют и тащат, и бьют об обломки, и бьют обломками, и снова, снова, снова накрывают с головой, вместе с водой на тебя налетают доски с гвоздями, но ты не чувствуешь боли, не чувствуешь, как течет кровь по лицу… если, конечно, это не тот, оглушающий, последний удар, после которого уж не почувствуешь больше ничего и никогда. Хлещущие струи дождя и пена, вспышки молний, отраженные в валах, встающих, как стены… и грохот рвущегося на части неба, и шум рушащейся воды… И больше нет ни верха, ни низа, и нет неба, кромешная темнота… и нигде нет, совсем нет воздуха, только вода, и больше нет сил не дышать, и темнеет в глазах… Вдох — и жгуче-соленая вода хлынет в легкие. Боль?.. Тьма?..

Он устал представлять себе это — за столько лет.

…Море слепило. Море горело под полуденным солнцем, как серебряная чешуя. Девушка обернулась — ветер трепал ее юбки, волосы, перья на шляпке, и тень от вуали, легкая и узорная, металась по смеющемуся лицу.

— Я могла бы идти медленнее… Если вы устали…

— Ну что вы… Элизабет, — мужчина, хоть и дышал заметно тяжелее обычного, и сильнее опирался на трость, чуть принужденно усмехнулся. — Я еще вполне в состоянии…

Если что в ней и было от матери, так это голос. Смех. Но все остальное — и кривоватый носик, и большой рот с тонкими губами, и то, что в каштановые локоны не лишним было бы для густоты добавить накладных прядей, — все это был Уилл Тернер и только Уилл Тернер. И Элизабет-старшая, собственноручно наливая гостю чай — выхоленные, все еще красивые руки в кружевных рукавах, подхваченных зелеными шелковыми бантами, но грудь уже прикрыта кружевом и очки на носу, — вздыхала: конечно, семнадцать лет — это немного, но… не льстите, Джеймс, моя дочь — не красавица. О… (улыбка, и опущенные подкрашенные ресницы, шелест шелка и запах духов, блик на расписном боку чайника, и темная струйка, журча, льется в фарфоровую чашку) благодарю за комплимент, адмирал, я борюсь с возрастом, как могу… но мы с ней совсем не похожи, увы… а помните, Джеймс, как вы за мной ухаживали?.. А мой муж — не губернатор Ямайки. Словом, я взываю к вашему сочувствию — молодые офицеры в форте, достойные молодые люди с положением в обществе… Я даже не буду скрывать, что цели визита миссис и мисс Тернер с Барбадоса на Ямайку весьма прозаичны, — говорила она, смеясь.

Но если в Элизабет-младшей что и было от матери, кроме голоса, так это характер — достойные молодые люди с положением в обществе интересовали ее куда меньше старых историй.

…Подобрав юбки, девчонка прыгала по камням, как коза, — глядя на нее, отставной адмирал Джеймс Норрингтон, хоть ему и приходилось сильнее налегать на трость, чтобы не отстать, не мог не улыбаться. Разве в таком возрасте людей должны беспокоить чужой ревматизм и артритные колени? Ну и что, что она не красавица, зато очаровательна. Ну и пусть под старость он стал сентиментален. Дай тебе Бог счастья, девочка, если уж от слишком многих из нас удача отвернулась в тот далекий день, о котором ты так хочешь все узнать…

— Здесь был город, верно? — против солнца, на фоне слепящего сияния волн Норрингтон, которому в последние годы изменяли глаза, плохо различал ее лицо — только ореол просвеченных волос да летящее кружево вуали.

— Форт, — ему понадобилось усилие, чтобы оторвать от набалдашника трости правую руку — перенести весь вес тела на левую, отдышаться, и чтобы не дрожали от напряжения колени, — и показать старческой рукой в темных пятнах (ветер откинул кружевную манжету) вдоль берега, туда, где зеленела и трепетала мангровая листва над обломками старой набережной. — Город — чуть дальше, вон там.