Любовь и Боль - Стеффи Ли

Золотая малина вместо Оскара?

Нестабильный извращенец в глазах окружающих, переманивший милую деву у славного наивного молочника во время съемки?

«Но ведь ее тело отвечало на поцелуй — обиженно парировал член».

Верно. Но я, мать его, могу многих заставить отвечать мне своим телом, будь они хоть трижды одеты, как узаконенные пуритане. А она не пошла дальше, сразу возведя между нами образ своего француза.

И тогда в трейлере тянулась ко мне лишь потому, что ей было плохо.

Как-то вечером, сидя на веранде в доме Гарсиа, я в очередной раз пролистывал сценарий, когда, заговорщически улыбаясь, ко мне вышла бабушка. Бесшумно достала добычу, спрятанную в фартуке и, хитро подмигнув, разложила ее перед нами на стол. Для меня нашлась бутылочка минералки, для нее — стакан и бутылка вина, которую ее дочь день ото дня негласно прятала от матери.

— Беатрис это не понравится. — улыбнулся я, но женщина только махнула рукой, показывая, чтобы налил ей.

— Знаю какая мысль тебя мучает. — сделав глоток, произнесла Джимена Гарсиа. — Думаешь о том, как вернуть любимую. Тебе же без нее плохо. Надеешься, борода скроет от окружающих твою печаль? Не скроет, Райан. — покачала она головой, уверяя меня в глупости. — Мы люди, эгоисты. Всегда хотим только себе себе себе. Для себя. Но если любовь настоящая, она этого не потерпит. Она не терпит, чтобы ты растворился в другом человеке, как в воде, как делают эти мерзкие таблетки, которыми меня пичкает Беатрис. Тебя выпьют и забудут. Но и эгоизма она тоже не терпит. Однако ты у меня совсем не такой, мой мальчик. Что бы кто не говорил, ты далеко не эгоист и ты намного лучше, чем сам о себе думаешь. Не усмехайся, мне старой женщине виднее. — строго говорила бабушка. — И я знаю, ты обязательно поступишь правильно.

— Люблю тебя, Нил. — радостно произносит Елена, обвивая руками шею счастливчика.

Довольный голос Галахера кричит «снято!»

Все, чего я хочу, Хлоя, это чтобы ты была счастлива.

Глава 58

Хлоя

Антуан подносит очередную сигарету к губам и через секунду выпускает причудливые кольца дыма, стремящиеся навстречу воздуху, одновременно отравляя его и растворяясь в нем.

Мой внутренний режиссер любуется этим кадром. Квартира причудливо и необычно для Лос-Анджелеса наполнена французским шиком. Высокие потолки, открытые двери балкона, выходящего на океан, темно-зеленый ковер под ногами, диван и одинокий мужчина, устремивший взгляд на темную гладь воды вдали.

Сегодня он курит больше обычного, его плечи напряжены и пальцы не столь плавно-расслаблены, какими я чаще привыкла их видеть.

Мне хочется подойти к нему, дотронуться руками до темного леса жестких волос, улыбнуться и спросить, все ли в порядке, но я не смею. Внутреннее предчувствие шепчет, что мое появление разрушит красоту кадра и внесет смуту в мысли мужчины, из которых он составляет только ему понятное в данный миг полотно.

Вчера был последний день съемок, а послезавтра мы вылетаем обратно в волшебный город Париж.

В моем сердце плещется грусть, но я сумею загнать ее на самое дно и запереть за тысячей замков. Обязательно.

Возможно, прозвучит дико и странно, но знание о неоднократных приездах Райана в Париж и те слова любви из его уст, ласкающие слух, изменили меня. Воспоминание об этом каждый раз заставляет сердце бешено стучать, а тело покрывает мурашками. Этого оказалось достаточно, чтобы туго сцепившие меня железные веревки горечи пали, и я ощутила невиданное ранее чувство легкости и счастья. Личного, внутреннего, осознающего невозможность взаимности, но все же прекрасного.

Да, мы не вместе, но ведь ничего страшного в этом нет, — убеждаю себя я.