Его счастье - Энжи Вэс

Мать удивленно уставилась на нее, и даже отец поднял глаза из-под очков. Стоило ожидать, что Лили отдаст предпочтение платьям, от которых Оливия хотела избавиться. Нужно, наконец, перестать быть вешалкой, на которую весят все, что хотят. И Саймон не должен видеть ее в этих платьях. Оливия мысленно отметила, что для нее важно его мнение и выругалась про себя.

— Я имею ввиду, что я сама справлюсь, спасибо.

— Милая, я не слепа и вижу, что ты носишь. — Мать указала рукой на платье Оливии. — Твоя новая одежда совершенно не годится. Платья слишком бледные и пустые, рукава очень длинные, а декольте недостаточно открытое. Нет-нет, я подберу для тебя более современный гардероб в поездку.

Горечь подкатила к горлу Оливии. Критика матери была, словно острый нож. Но хуже всего то, что она не доверяет ее вкусу и ей самой. Каждый шаг, каждый выбор Оливии был порицаем родной матерью. Что бы она ни делала, что бы она ни говорила — все не так, все неправильно. Оливия чувствовала, как начинает задыхаться в собственном доме.

— Мои платья не делают из меня дуру, мама. Если ты не заметила, я не такая стройная, как ты, поэтому твои наряды меня полнят, а мои сидят аккуратно. Об этом даже сказала модистка Сары. Может, они не такие модные сейчас, зато выбраны со вкусом. Так что либо я сама подбираю одежду, либо ты едешь завтра одна, — отрезала Оливия.

Лили растерялась. Потерянные глаза призывали на помощь Ричарда.

Но тот с гордостью и едва заметной улыбкой смотрел на свою дочь, а затем сказал:

— Я думаю, Лили, тебе придется идти в оранжерею, потому что я одобряю умеренную самостоятельность нашей дочери.

Мать не нашла слов, чтобы ответить, и ей оставалось только смотреть на мужа как на предателя. Оливия же благодарно улыбалась отцу.

— В конце концов, она же не ходит полураздетая и не сделала ничего постыдного, — добавил он.

Улыбка исчезла с лица Оливии так же быстро, как появилась, и на сердце заскребли кошки.

Безоговорочно, она не сделала ничего постыдного, кроме того, что целовалась с мужчиной в закрытой комнате. И вполне возможно, что скоро об этом узнает весь Лондон, а если повезет, то и вся Англия. Несомненно, Оливию начнут поливать грязными сплетнями, что она наедине с мужчиной в темной спальне не просто вела светскую беседу, а вытворяла что-то запретное, греховное. Ее станут называть шлюхой, тыкая пальцем. Семья выгонит ее из дома. Наверное, придется даже поселиться в какой-нибудь глуши. И никто никогда не станет работать с падшей женщиной, приглашать на выставки картин, писать их и иллюстрации. Страх коконом обернул ее. Пальцы похолодели.

Оливия встала и выбежала из столовой. Переступив порог, слезы хлынули из ее глаз как водопад. Она забежала в первую попавшуюся дверь. Закрыв ее за собой, Оливия прислонилась спиной к стене и соскользнула на пол, подогнув ноги в коленях. Чувство вины и безысходности, стыд, паника окутали девушку подобно мощной волне, накрывающей берег. И все же она надеялась, что Саймон решит эту проблему и спасет ее. Ведь все-таки он виноват не меньше, поэтому он обязан что-то сделать. Саймон обещал, что все будет хорошо, но Оливия уже несколько дней была в неведении, и это мучало ее.

Внезапно Оливию навестила мысль выйти замуж за Саймона. Нахмурившись, она запретила себе об этом думать. Но если выбирать меньшее из трех зол, то она предпочтет Саймона Лонгстри и позору их семейного рода. Очевидно, ей срочно нужно поговорить с Саймоном и выяснить, есть ли у него какой-нибудь план.

— Оливия! — звала Лили, подойдя к двери комнаты. — Оливия! Милая, почему ты так спонтанно выскочила и убежала? Твой отец пообещал меня со свету сжить, если я не удостоверюсь, что с тобой все в порядке. Дочь моя, открой дверь и мы все обсудим.

Оливия постаралась ответить ровным голосом:

— Все хорошо, мама. Мне нужно просто побыть одной. В этом нет твоей вины.

Их вины здесь не было абсолютно. Только ее.