Его счастье - Энжи Вэс

— Верно, жена — это один из самых важных людей в жизни каждого мужчины. Однако я не до конца осознаю своей причастности к этому.

Кэтрин прищурилась, сложив перед собой ладони в замок.

— Кратко говоря, леди Уотсон, вы не подходите моему сыну и не стоит ему навязываться. Вы определенно ему не ровня. Не претендуйте на герцогское место и на роль его жены. Так, полагаю, яснее?

Оливия скрестила руки. Наглость этой женщины только раззадорила ее.

— Знаете, вы были правы, когда сказали о воспитании, утонченности и образованности жены для мужа.

Кэтрин удовлетворительно кивнула.

— Ведь потом жена становится и матерью, правильно? Такие качества, как забота о сыне, понимание, любовь к нему тоже имеет место быть. Милосердная и любящая мать ведь никогда, скажем, не накажет своего ребенка за невинный проступок, верно?

— На что это вы намекаете? — произнесла герцогиня с каменным лицом, сжав зубы.

Оливия почувствовала приятное удовлетворение, поставив герцогиню на место. Вот так-то! Не должно ей указывать, с кем и как ей быть. С нее достаточно собственной матери.

— Я ни на что не намекаю. — Глаза Оливии по наивности в этот момент могли сравниться лишь с младенческими. — Я только выразила свое мнение, что истинно материнское сердце никогда не пойдет на подобную жестокость. А по поводу жены… Как вы сказали? Не претендовать на герцогское место? Я думаю, что вы немножко путаете титул и личное.

— Леди Уотсон, титул и личное как раз идут вместе неразрывно. Брак — одно из средств изменения своего положения. И я не позволю своему сыну с этим промахнуться, — грубо отрезала она и пошла дальше по коридору.

Оливия выдохнула: наконец, она ушла. Какая же она неприятная, эта герцогиня Лендская! Еще вздумала указать Оливии, что ей делать и за кого выходить замуж. Да, она не такая элегантная и не такая хорошенькая, как Шарлотта. Да, иногда Оливия говорила то, что думала, но невпопад — никогда. Ее слова всегда были уместны и отнюдь не глупы, а, скорее, наоборот: зачастую в них было больше ума и смысла, нежели в чьих-либо других. Конечно, это касалось женской доли, ибо Оливия не знала, о чем обычно толкуют мужчины, когда находятся одни. Но вряд ли в мужском кругу они обсуждают последние выпуски модных журналов или спорят об особенностях в выборе избранницы. И она не винила женщин за их некоторую несмышленость.

Нет, потому что их учили такими быть. Женщин с юных лет обучают тому, как понравится другим. Они усердно занимаются этикетом, рукоделием, учатся быть хорошей женой, которая успешно ведет хозяйство и многому другому. Маленьких девочек учат быть податливыми, как воск: всегда говорить и думать то, что хотят другие, потому что, если ты скажешь хотя бы одно не понравившееся остальным слово, тебя осудят, станут обсуждать и еще не известно, какое наказание тебя за это ждет дома. Быть женщиной, значит, не иметь собственного мнения, а иногда даже и ума.

Оливии очень повезло родиться в такой семье, как ее собственная. Она, как и все, не была идеальной, зато ее любили. И хотя единственным назиданием с запретами и жесткой дисциплиной были со стороны матери и гувернантки миссис Тэтчер, ее детство можно было точно назвать счастливым.

Оливия спустилась на свой этаж и, оказавшись на перекрестке коридоров, не могла вспомнить, какой ей нужен. Она уже начинала ненавидеть эти лабиринты. Все же, повернув направо, Оливия услышала какие-то крики на следующем повороте. Было похоже на разговор на повышенных тонах. Остановившись, она прислушалась и узнала голос Саймона, экономки миссис Рутнер и неизвестного молодого мужчины.

— Какого хрена, Фредди, ты здесь делаешь? — Резкость Саймона поразила Оливию.

Она никогда раньше не слышала его таким. Но что еще более важно, так это схожесть ледяной интонации Саймона и герцогини.

— Я уволил тебя!

— Саймон, отпусти его! — Голос Изабель был напуган, что даже Оливия покрылась гусиной кожей от макушки до пят.