— Я не уверена… — Она погладила редкие волоски на его груди. — Когда начался дождь, он сильно настаивал отвезти нас в одно место к своим друзьям, якобы это намного ближе, чем добираться до дома. А когда я попросила развернуть фаэтон, он с большой неохотой выполнил мою просьбу… то есть требование. На тот момент я уже потребовала, чтобы Миура доставил нас домой.

Джек протяженно хмыкнул, взяв ее руку, и сказал:

— Я не нашел в нем ничего опасного. Миура обычный юноша, которому понравилась моя сестра. Их союз составил бы очень хорошую партию.

Мадлен, откинув край одеяла с его стороны, потянулась к рубцу. Она погладила его и подняла к нему голову.

— Болит?

— Нет. Теперь нет.

— Наверняка было жутко больно. Не представляю, как ты все это вытерпел.

Его губы изобразили задумчивую усмешку.

— Расскажи, каково это было — быть там, на войне.

Джек уставился в потолок с бесстрастным выражением лица.

— Тебе незачем это знать.

— Но я хочу знать, — настойчиво продолжала Мадлен. — Я хочу разделить с тобой те чувства, что ты испытывал тогда.

Джек закрыл глаза и тихо выдохнул через нос. Наверное, Мадлен зря попросила об этом. Она словно ковыряла его зажившую рану. Скорее всего, Джеку неприятно вспоминать то, что он видел. Тем более его изматывали ночные видения. Однако сейчас, глядя на его лицо, Мадлен могла поклясться, что оно стало более свежим и гладким. Почти исчезли мешки и даже синяки под глазами, взгляд стал более ясным.

— Тяжело, — вдруг заговорил Джек, не открывая глаз, — быть там. Перед глазами все еще стоят измученные от боли лица солдат, их перебинтованные раны, литрами истекающие кровью. Кому-то оторвало ногу, кому-то руку. Одни навзрыд молят, чтобы это скорее прекратилось, другие умоляют передать слова или записки своим родным. Ты начинаешь понимать, что абсолютно бесполезен что-либо сделать для них, ты не в состоянии облегчить им боль, хотя неимоверно хочешь помочь всем враз. Только смотришь в их потерянные глаза и обещаешь, что все будет хорошо. И павшие… — Тяжело сглотнув, его кадык дрогнул. — Единственное, что ты действительно можешь, так это отправить их матерям и женам скорбную весть. Но ты заранее знаешь, что никакие слова не смогут избавить их от терзающей потери, утраты родного человека.

Сердце Мадлен сжалось в прискорбии. Ее глаза наполнились слезами, но она не позволила им политься. Если Джек увидит хотя бы намек на жалостливые чувства, он никогда больше ничем не поделится с ней. А Мадлен всей душой хотела, чтобы он был открыт с ней, чтобы он доверял ей все, что его гложет или беспокоит. Она желала стать его утешением, стать тем человеком, с которым Джек мог бы говорить о чем угодно и посвящать во все аспекты его жизни. Мадлен была бы для него райским прохладным оазисом, в котором он прятался бы от солнечного пекла.

Джек открыл к ней печальные очи, но, благо, ее глаза уже были сухими.

— Вот, почему я не хочу ни во что верить, Мадлен. Во мне уже давно перегорела эта способность.

Мадлен провела рукой по его щеке и тихо сказала:

— Ты просто запутался. Боишься поверить и провалиться в пучину боли.

Джек взглянул на слабо горящую свечу, а Мадлен продолжала:

— Но она не застигнет тебя, если ты обретешь Бога. Всякое отчаяние и страх отступят от тебя, поверь мне, я знаю.

Он перевернулся к ней на бок, пододвинувшись вплотную.

— Они отступят, только если ты будешь рядом.

Его слова высекли на ее лице безмятежную улыбку. Они соприкоснулись лбами. Мадлен мечтала провести с ним вот так всю жизнь, чтобы его руки никогда не отпускали ее, приводя сердечный ритм в оглушительное биение.

— Я люблю тебя, — выпалила Мадлен.

Джек со всем вниманием вглядывался в ее лицо. Карие глаза, в которых она тонула день ото дня, не отрывались от нее.

— И я тебя люблю, — с теплотой произнес он и поцеловал ее.