Украденная невеста - М. Джеймс

— Да, — медленно говорю я, слыша, как скрипит мой голос. — Я думаю… я не чувствую, что у меня есть температура?

Виктор протягивает руку, прикасаясь к моему лбу, и нежность прикосновения поражает меня.

— Я думаю, что она спала, — говорит он с облегчением в голосе.

Простыни вокруг меня кажутся липкими, что является достаточно хорошим признаком того, что он прав.

— Я позову врача, — быстро говорит он, вставая. — Он должен осмотреть тебя. Старайся не говорить слишком много. Не напрягай горло.

Прежняя я могла бы сделать замечание о том, что мужчины вроде него предпочитают, когда женщины вроде меня не слишком много говорят, но, похоже, сейчас я не могу с этим справиться. Даже эти несколько слов показались мне трудными, и я просто киваю, снова ненадолго закрывая глаза, пока жду прихода врача.

На этот раз я получше его разглядела: мужчина лет пятидесяти или старше, с морщинистым лицом и глубокими голубыми глазами, глубоко посаженными на затылке. Он ободряюще улыбается мне, подходя к кровати, протягивает руку, чтобы коснуться моего лба более отработанным движением, чем Виктор, когда он засовывает термометр мне в рот.

— Лихорадка спала, — подтверждает он, глядя на меня сверху вниз, а затем на Виктора. — Я думаю, худшее позади. У вас все получится, Катерина. Это будет долгий путь, пока вы полностью не исцелитесь, но вы пережили самую опасную часть.

Затем он откидывает одеяло, клинически осматривая мои раны, прежде чем снова укрыть меня и жестом приглашает Виктора присоединиться к нему за пределами комнаты. Прежде чем уйти, он похлопывает меня по руке, снова бросая на меня тот ободряющий взгляд.

— Ты поправишься, — говорит он, а затем они с Виктором оба выходят.

Я пользуюсь моментом в одиночестве, чтобы подвести итоги самой себе. Это был первый раз, когда я была достаточно осведомлена, чтобы по-настоящему взглянуть на состояние, в котором я нахожусь, и как бы мне ни было страшно, я также знаю, что мне нужно сделать именно это.

Я медленно поднимаю руки, глядя на свои запястья, где на них были наручники. По всему периметру глубокие рваные раны, похожие на два гротескных браслета, с синяками по краям. Мои руки все еще болят, вероятно, из-за недостатка кровообращения, и я поднимаю руку, чтобы дотронуться до своего горла, где я чувствую синяки от того места, где Степан душил меня.

Сделав глубокий вдох, я тянусь за одеялом, приподнимая его достаточно, чтобы осмотреть свое обнаженное тело. То, что я вижу, заставляет меня ахнуть и в ужасе отбросить одеяло.

Мое тело похоже на лоскутное одеяло: масса порезов, некоторые неглубокие, другие перевязаны, якобы потому, что они были очень глубокими. Едва ли найдется дюйм моей кожи, который не был бы фиолетово-желтым от заживающих синяков, и когда я перемещаю свой вес на кровати, я чувствую пронизывающую до костей боль от полученных травм.

Я всегда сочувствовала Ане, чувствовала глубокую вину за то, что мой муж сделал с ней. Но теперь, впервые, я понимаю ее. Я не потеряла ничего настолько важного, как умение танцевать и карьеру, но теперь я знаю, каково это, когда у тебя что-то отнимают. Чтобы больше не чувствовать себя как дома в собственном теле. Я чувствую, что меня начинает трясти. Я не могу снова взглянуть на себя и плотнее закутываюсь в одеяло, как будто это может как-то стереть это. Сразу возникает дюжина разных страхов, смешанных с горем из-за того, что я никогда не знала, что это так важно для меня… моя внешность.