Женское счастье - Натали Лав

— Герман Львович велел не вмешиваться. Не волнуйтесь, там остались ребята. Они разберутся. А вас Герман Львович велел к нему домой отвезти, сказал, чуть позже сам приедет.

— Но… — пытаюсь что-то возразить.

— Даниэла Генриховна, пусть они пар выпустят. Женщины к этому очень эмоционально относятся. А мужикам надо иногда. А вы сейчас чаёк успокоительный заварите. Вы бледная очень.

Вздыхаю. Хочется вернуться, и чтобы не было всей этой дичи, но вспоминаю драку и понимаю, что если мне случайно прилетит за активность, то последствия могут быть весьма плачевными.

Жас любит мультик про богатырей, поэтому я вспоминаю фразу оттуда: "Негоже девке лезть в мужскую драку. Зашибут — и не заметят".

Герман живет в двухуровневой квартире. Последнее время я здесь бываю чаще, чем у себя. Сюда меня и привозят, провожают в квартиру. И оставляют одну.

На кухне я действительно завариваю себе чай с ромашкой. Мне Герман из командировки привез удивительно вкусную заварку. И пока пью чай, гипнотизирую взглядом сотовый, сжав его в руке.

Жду, когда позвонит Герман. Однако он не звонит.

Звонит какой-то незнакомый номер. Холодея от ужаса, отвечаю:

— Алло…

— Как так-то, Дань? Ну, как? Ты же говорила, что любишь меня… — это Демьян. И, если бы я услышала в его голосе вызов, ненависть или какую-то агрессию, я бы сразу прервала этот звонок. Однако его голос — он уставший и замученный. Это словно по щелчку пальцев возвращает меня в то время, когда я его любила.

Я его действительно очень сильно любила. Так, что рядом с ним мир казался ярче, жить хотелось на полную катушку.

Только… Ему моя любовь оказалась не нужна.

И она умерла.

Но я еще живу. И хочу тепла, нежности, ласки, заботы. Хочу любви.

И мне стал дорог другой человек.

— Демьян…Ты… Боишься ответственности. И… Ты-то меня любил?

Последний вопрос — он до того горький, что оседает на губах.

Особенно, когда повисает молчание.

— Всё в прошлом. Я с Германом. Не звони больше, — твердо жму отбой.

Я не буду сожалеть. Не буду жить прошлым. Я никогда не узнаю, как сложилась бы моя жизнь, прими я другое решение.

Я есть здесь и сейчас. И иначе не будет. Не возможно.

Поэтому… Я очень хочу сына с темными кудряшками и глазами, как у его отца.

— Да бля*ь! — раздается возглас из коридора.

Что-то летит на пол с громким стуком. Выхожу в коридор.

Герман вернулся. Стягивает на ходу грязную рубашку. На нем же пиджак был… Лицо в крови.

— Мне умыться надо, — говорит мне и скрывается в ванной.

Я остаюсь стоять в коридоре, держась рукой за дверную коробку кухни. Почему-то хочется плакать, хотя он мне не сказал ни одного плохого слова.

Часто моргаю, чтобы удержать слезы. Герман довольно жесткий, и истерики без причины не вызывают у него умиления.

Он, умывшись, выходит в коридор и сразу же смотрит на меня.

— Так… Выкладывай, что напридумывала? — голос резкий. Он всё еще на взводе.

Бровь у него рассечена. Заклеить бы надо. И обработать…

— Тебе со мной не противно? — говорю то, как могу выразить свои чувства от всего этого.

Герман сначала напрягается. Затем берет себя в руки.

— Пошли-ка, — кивает на кухню за моей спиной, — Чаю мне тоже нальешь.

— Будешь ромашковый? — удивляюсь.

Он никогда такой не пил.

— Какой нальешь, такой и буду. Ты испугалась?

Наливаю ему чай.

— Да, — отвечаю честно.