Запретная любовь - Халит Ушаклыгиль (2023)

Нихаль не ошибалась, Бешир был болен. За прошедшие годы что-то плохое как будто уменьшало, постоянно утончало и делало похожим на сломанную игрушку этого худого, изящного, маленького эфиопа со свисавшими с казалось оторванных суставов руками, шаркавшими при подъёме по лестнице слабыми ногами и сдавленным грузом постоянной усталости телом. Случалось, что он забывался, когда приходил что-то сказать или слушал распоряжение и ему нужно было приложить усилия, чтобы встряхнуться и прийти в себя. Когда Нихаль спрашивала: «Что с тобой, Бешир?» — он открывал тонкие губы и с неведомо насколько горькой улыбкой, показывавшей белые, блестящие, ровные зубы, говорил: «Ничего!», и это «ничего», кажется, лучше любого языка объясняло и хорошо выражало печаль непонятой души, с которой даже сам он не мог справиться, эту неизвестную загадку. Тёмные страдания его души, которые навечно останутся неизвестными, состояли из такого горестного и мучительного «ничего», что это слово, тайным криком страдания стонущее в его улыбке, словно умирающей от яда, всё сказало и всё объяснило.

Однажды Нихаль попросила его руку, чтобы спрыгнуть с разбитой мостовой на пристани. Сквозь перчатку она почувствовала, что в эту прохладную погоду рука Бешира горит:

— Бешир! У тебя жар, ты болен, Бешир? Давай пойдём домой. Тебе нужно что-нибудь горячее! Ты сразу ляжешь в постель.

Нихаль заварила чай, добавила туда много коньяка и заставила выпить. Бешир, казалось, был счастлив умереть, окружённый заботой Нихаль. Но несмотря на приложенные ею усилия было невозможно удержать его в постели дольше одного дня. Улыбаясь и так заставляя простить себя, только в этом вопросе он не подчинялся Нихаль. Она то и дело говорила ему о его болезни, но он говорил, качая головой: «У меня ничего нет!» — и в этом ответе была такая уверенность, что все улыбались Нихаль и иногда даже она приходила к выводу, что ошиблась.

Затем услышали о его прогулках холодными ночами в саду и на пристани. Рассказали, как однажды ночью, после жалоб с мужской половины дома, Шайесте и Несрин испугались и несколько часов просидели под одеялом с мыслью, что это вор. Когда спросили Бешира, он или отрицал вину или говорил «Я не мог уснуть!».

Однажды, после возвращения с прогулки с Нихаль, у него вдруг запершило в горле и он несколько часов мучился от сухого кашля. С тех пор першение в горле повторялось и в особняке, как в гнилой груди, слышался громкий кашель.

Тогда Нихаль удивилась и не могла решить, что делать. Однажды Бихтер увидела, как она снова что-то кипятила для Бешира и сказала:

— Что за тревога? Он просто простыл! Не бродил бы ночами по холоду!

С приходом жарких майских дней кашель Бешира стал мягче. Но после приступов кашля он стал слабым, что заставляло думать, что он разбит и состарился. Нихаль сообщила ему, что они вместе поедут на остров и сказала:

— Мы будем много гулять на солнце, верно, Бешир? Потом мы скажем Бюленту, чтобы тоже приехал, прямо из школы. Вместе опять покатаемся на осликах. Не хватает только бедной мадемуазель Де Куртон…

Бешир обрадовался новости об острове почти как прежде, затем в его глазах появилась тень смутного беспокойства и показалось, что он о чём-то спросит, но он не спросил…

19