Запретная любовь - Халит Ушаклыгиль (2023)

После рождения Бюлента у больной начали проявляться признаки ухудшения и мадемуазель Де Куртон вместе со всеми поняла, что дети обречены остаться без матери. Больная протянула два года, словно постепенно умирая, как нежный саженец, который медленно засыхал в витрине. Наконец, Нихаль и мадемуазель Де Куртон отправили на остров Бюйюкада к старой тёте Аднан Бея. За пятнадцать дней, проведённых там, ребёнок ни разу не спросил о матери и не тосковал по дому. Только в день возвращения она вдруг поняла правду по заплаканным глазам встречавших и закричала:

— Мама! Я хочу увидеть маму!

Увидев вокруг несчастных домочадцев, отворачивавших лица, не в силах ответить, ребёнок бросился на землю и заплакал, корчась в нервных конвульсиях с воплем «Мама! Мама!», обречённым, к сожалению, остаться без ответа.

Тогда перед старой девой была поставлена возвышенная и священная по своей важности задача: заставить осиротевшего ребёнка забыть, что он остался без матери…

***

Некоторые подмеченные в Нихаль особенности пробуждали небольшой страх в её сердце. У ребёнка были странные, не поддающиеся анализу противоречия. Жалость к ней всегда преобладала в любви отца и домочадцев и чувство, что любят из жалости, делало ещё тоньше и чувствительнее больные, наследственно слабые нервы ребёнка. Это создавало вокруг неё атмосферу покорности и словно распространяло ядовитое дыхание, которое не погубит, но заставит постоянно увядать этот нежный цветок. Поэтому в Нихаль было сиротское страдание, вызванное плачущим выражением глаз окружающих. Может быть, это не привлекало бы столько внимания, если бы не причина. Противоречия делали яснее и определённее тонкость, вытекавшую из покорности. Были моменты, когда Нихаль вела себя настолько избалованно, что казалось, будто она вдруг стала другим ребёнком. Особенно с отцом она иногда становилась избалованным маленьким ребёнком, залезала к нему за колени и хотела поцеловать его губы под усами в месте, где жёсткие волоски не могли поцарапать, словно её не удовлетворяла любовь в такой степени и хотелось быть любимой ещё больше. Нихаль, казалось, постоянно пыталась убежать от непрерывно мучавших её грусти, тайных, глубоких сердечных огорчений, нельзя было ожидать, что она будет оставаться на месте дольше пяти минут, забавляться чем-то больше пяти минут,

Это особенно беспокоило мадемуазель Де Куртон. Она не могла заставить Нихаль полчаса аккуратно заниматься правописанием или играть на фортепиано; уроки постоянно прерывались и состояли из обрывков. Неведомым образом Нихаль усваивала такие постоянно прерывавшиеся уроки.

Если Нихаль не успокаивали истерика и пролитые слёзы, раздражительность продолжалась несколько дней. После слёз, конвульсий и топания ногами её лицо успокаивалось от усталости, будто она много спала, словно приступ утомил и заставил отдохнуть. Слёзы, проливаемые через неопределённые промежутки времени по неожиданным причинам, были следствием излишней хрупкости души и обязательно требовали выхода. Затем начинался период безумной радости; широкие холлы и большой сад особняка тонули в шуме бесконечных прогулок с Бюлентом, Джемиле и Беширом.

Мадемуазель Де Куртон боялась, как бы худое, тонкое тело Нихаль не сломалось среди этих крайностей, как тонкая, нежная, непрочная ветка, случайно попавшая в точку соприкосновения разных ветров.

Они подолгу обменивались мнениями с Аднан Беем, обдумывали разные способы, как можно уравновесить темперамент ребёнка, смягчив, насколько возможно, эти крайности! Но нервная суета постоянно бунтовала против задуманных мер.