Цугцванг - Ария Тес

Я молчу. Смотрю в пол, молчу и медленно моргаю, пока зав продолжает говорить и шутить, наверно, я ведь и не слышу его вовсе. Теперь меня переносит на другую ступень: в голове звучит исключительно диалог с того видео, которое теперь мне никак не удается отбросить обратно в темные недра памяти.

Слезы падают из глаз на мое дешевое, как я сама, платье, руки ноют от боли. Я так сильно сжимаю пальцы, что, наверно, еще чуть чуть и сломаю их. Выдыхаю, стараюсь взять себя в руки, но волна накатывает с новой силой, когда я бросаю взгляд на зрителей.

Я вижу, что многие из них будто плачут? У дам в руках салфетки, они протирают глаза, откуда-то слышится: «Просто великолепна! Звезда!», «Это было так трогательно и прекрасно…», «Лучшее выступление!». Но я не верю в эти слова. Мне так много раз говорили комплименты, которые оказались обычным враньем, что я больше не воспринимаю их. Напротив. Для меня все предстает в темных тонах…Мне вдруг кажется, что они всё-всё знают. Ухмыляются, оценивают, а я словно голая стою, политая с головы до пят отборными, первоклассными помоями. Их лица скалятся, веселятся, пока мой мир переворачивается с ног на голову и обратно, а потом опять. Я не могу дышать. Теперь никаких метафор, я реально не могу сделать и вдоха, пячусь. В глазах бьют круги, я закрываюсь руками, но будто слышу из каждого угла этого зала одну простую истину: прячь сколько угодно, мы все уже видели.

Я не думаю больше, просто не могу там оставаться, разворачиваюсь и бегу. Влетаю за кулисы, врезаюсь в кого-то да так сильно, что падаю. Это одна из моих преподавательниц, которая тянется ко мне и поднимает на ноги, что-то попутно кидая по поводу осторожности. Она поет дифирамбы, которые доходят до меня, как через толщу воды:

— Амелия! Ты была просто великолепна! Я знала, что у тебя большое будущее, но чтобы настолько?! Ну ты…

Не даю ей договорить, вырываюсь и бегу дальше, сама ничего не вижу из-за слез и буквально вываливаюсь в темный коридор за сценой. Не помню как, но откуда-то в руках мои вещи, которые я кидаю на землю, как только оказываюсь на улице, потому что мне тошнит. Я врезаюсь в каменную стену и нагибаюсь, уперевшись в нее холодными, как лед, вспотевшими ладонями — это все, что мне удается успеть сделать, когда все и происходит.

***

До моста Богдана Хмельницкого я добираюсь достаточно быстро, потому что все еще бегу от того, что пережила. Теперь, уперев локти в забор, я уронила голову в раскрытые ладони, и стою так уже, наверно, минут двадцать. Морозец кусает, но я и этого не замечаю — груз произошедшего слишком велик, чтобы отвлекаться на такой пустяк. Но он не мешает мне почувствовать, что я здесь уже не одна, правда лишь за секунду до того, как на мои плечи опускается какой-то пуховик.

Стену за своей спиной, как одна из стенок ловушки, в которую меня загнали, а я позволила. Две большие ладони опускаются вдоль моего тела, защелкивая защелку, и мне понятно без слов, что он делает это специально. Придавливает меня к заборчику, а сам приближается и проводит носом по волосам у виска, улыбается…

— Это было неплохо…

Его хриплый голос сковывает все тело, а его парфюм только добавляет этим цепям прочности. Запах не тот, что был когда-то, но очень похож. Снова сладковато-пряный и опасный — видимо во всех ценовых диапазонах он выбирает одно и тоже. То, что лучше подчеркнет его характер: горько сладкий и смертельный.

— Здравствуй, котенок.

Ублюдская кличка работает, как антидот. Я резко отталкиваюсь, изворачиваюсь и вот уже лицом к лицу к своему личному аду. Пусть это новая, прокаченная упаковка, а суть та же — я смотрю на него, сжимая себя руками, и вижу только котел, в котором меня и будут вечно сжигать. Максимилиан наклоняет голову на бок, оценивая реакцию, но ухмылка не покидает его лицо — думаю, что его все устраивает. Когда я делаю шаг назад, даже веселит. Он устало вздыхает, чуть закатывает глаза и тихо цыкает.