Кэннон - Сабрина Пейдж

Мой отчим прочищает горло и открывает рот, чтобы заговорить, но дверь позади него широко распахивается, и, словно по команде, внутрь входит Хендрикс. В тот же миг из комнаты словно выкачивают весь воздух.

Я сижу там, моё сердце колотится так громко, что мне кажется, моя грудная клетка действительно может взорваться, когда я смотрю на него.

Хендрикс.

Мой сводный брат.

Мне было семнадцать, когда он ушёл служить в морскую пехоту, как только ему исполнилось восемнадцать. Разница в возрасте в один год между нами была всем — пропастью шириной в милю. Он был на год старше меня и в миллион раз выше, с крашеными волосами, пирсингом и полным презрением к авторитетам. Он вступил в морскую пехоту только для того, чтобы позлить полковника.

Я терпеть не могла Хендрикса с того самого момента, как познакомилась с ним. Я возненавидела его с первого взгляда. А потом, позже, я захотела его со всей дикой похотью и страстным желанием девочки-подростка. Он вошёл в мою жизнь, когда мне было пятнадцать лет, и в этом возрасте он был самым неотразимым существом, которое я когда-либо видела.

Я хотела бы сказать, что не думала о нём с тех пор, как он сбежал, чтобы вступить в морскую пехоту, но это было бы ложью. Я определённо думала о Хендриксе. Но в моих мыслях он всё ещё тот раздражающий, чертовски сексуальный подросток, которого я когда-то знала.

Только не этот.

Этот… кто-то совсем другой. Пять лет изменили Хендрикса. Он больше не угрюмый подросток. Теперь он выглядит как долбаный детский плакат морской пехоты. Разве что с татуировками. Много-много татуировок. Они тянутся по всей длине его рук, исчезая под рукавами футболки, которая обтягивает его бицепсы, той же футболки, которая обтягивает его очень чётко очерченную грудь. Я вдруг вспоминаю, почему пять лет назад моё сердце учащённо билось каждый раз, когда я была рядом с ним.

Хендрикс стоит там, расправив свои широкие плечи, и смотрит на меня так, словно бросает мне вызов возражать против чего-либо из этого. От того, как он смотрит на меня, у меня по спине пробегают мурашки. Точно так же он смотрел на меня в тот день, когда вошёл в мою жизнь.

— Привет, Эдди, — говорит он, один уголок его рта слегка приподнимается в его фирменной дерзкой ухмылке, от которой у меня раньше мурашки бежали по коже. — Я вернулся. Ты скучала по мне?

Я встаю так быстро, что у меня слабеют колени и кружится голова. У меня не бывают слабые колени. Я была в центре внимания столько, сколько себя помню. Чёрт возьми, я выступала в Мэдисон-сквер-Гарден. Я не нервничаю перед людьми. Я чертовски уверена, что не стану слабонервной из-за какого-то парня. Особенно из-за какого-нибудь парня, который мне даже не нравится. Хендрикс был для меня полным придурком, когда мы были подростками, и он может выглядеть по-другому, сексуальнее, конечно, но это не значит, что он изменился.

— Я не буду этого делать, — говорю я, придавая своему голосу твёрдость, которой я определённо не чувствую. Я прочищаю горло. — К чёрту всё это. Я ухожу отсюда.

Костюм из агентства встаёт и застёгивает пиджак. Он не смотрит на меня, просто поворачивается и обращается к моей матери, прежде чем уйти.

— Это была уступка с нашей стороны, — произносит он. — Приведите её в порядок.

— Эддисон, — шипит моя мать, — не разрушай это.

— Конечно. Я же не хочу ставить тебя в неловкое положение или, не дай бог, останавливать поток денег, идущий в твою сторону, — мои руки дрожат, и я кладу их на поверхность стола. Почему у меня так кружится голова? Я демонстративно игнорирую взгляд, который Хендрикс бросает на меня с другой стороны стола. Он смотрит на меня, и я чувствую себя обнажённой под его пристальным взглядом.

У Хендрикса всегда был способ заставить меня чувствовать себя именно так.

Между нами никогда ничего не было, но, видит Бог, я думала об этом ещё тогда, когда мы были подростками, до того, как он ушёл в морскую пехоту.