— Хендрикс, наверное, собирается побегать, да, Хендрикс? — спрашиваю я. Я ни за что не усижу за ужином и кино с Грейс и Хендриксом после того, что только что произошло между ним и мной. Грейс — сестринская версия ищейки, блестяще вынюхивающей секреты, и последнее, что мне нужно, это чтобы она выяснила, что произошло.

— Что? — спрашивает Грейс. — О, не делай этого. Пропусти пробежку и пообедай с нами. У нас есть суп. И чипсы, и кесо тоже. Я почти не видела тебя с тех пор, как ты здесь. И я не Брейди. Роджер отвёл его в музей науки.

Хендрикс бросает на меня долгий взгляд.

— Да, я собираюсь пробежаться, — говорит он.

— Но ты даже не одет в спортивную одежду.

Я чувствую на себе взгляд Грейс и поворачиваюсь, чтобы выбросить бумажные полотенца, которые держу в руке, благодарная за повод заняться чем-нибудь ещё.

— Я ненадолго, — произносит Хендрикс. — Это всего десять миль.

— Всего десять миль, — усмехается Грейс. — Ладно, иди приведи себя в форму или что-то в этом роде. Мы будем есть суп и смотреть фильмы для девочек.

Я притворяюсь беспечной, пока Хендрикс возвращается в свою комнату, переодевается, а затем выходит из дома на пробежку. Я болтаю с Грейс, сплетничаю о глупостях, пока дверь не закрывается, и Грейс замолкает на полуслове, чтобы посмотреть на меня прищуренными глазами.

— У меня что-то застряло в зубах? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит она. — Выкладывай.

Моя рука дрожит, когда я подношу ложку к губам:

— Я понятия не имею, что выкладывать.

— Чушь собачья, — говорит Грейс. — Я твоя сестра. А вы, ребята, странные.

— О чём ты говоришь? — спрашиваю я. — Хендрикс странный. Его не было пять лет. Я его даже больше не знаю. В этом нет ничего странного. Ты странная.

Я резко останавливаюсь, осознавая, что делаю то, из-за чего мой голос становится высоким и писклявым. Полностью указывает на чувство вины.

Глаза Грейс расширяются, когда она смотрит на меня:

— О. Боже. Мой.

— Нет, нет. Нет никакого «О боже мой». Не за чем говорить: «О Боже мой».

— Да, есть, — она резко выдыхает, поднося руку ко рту. — Ты и Хендрикс.

— Нет, нет, нет, — я качаю головой. — Нет никаких меня и Хендрикса.

— Это так похоже на вас с Хендриксом! — указывает она на меня. — Ты виновата. Я вижу это по твоему лицу. Я должна была догадаться. Вы, ребята, всегда были так близки.

— Что? — пищу я. — Мы не были близки.

— Были, ты лгунья, — говорит она. — Или мне следует называть тебя порочной лгуньей? На самом деле я думала, вы, ребята, занимались этим, когда учились в старшей школе. Но вы не трахались?

— Нет! — визжу я. — Прошлой ночью это было в первый раз! — я тут же прикрываю рот рукой.

Грейс истерично хихикает:

— Ты ничего не сможешь скрыть от меня, Эддисон Стоун. Красотка. Ты прошла весь путь? Минет? Подрочила? Немного рук под футболкой?

— Боже мой, я ничего тебе не расскажу. Это очень, очень неудобно.

— Значит, до конца? — она спрашивает.

Я бросаю в неё подушкой, и она покатывается со смеху, затем резко замолкает:

— Было хорошо?

— У тебя нет комментариев по поводу того факта, что мы говорим о… о, я не знаю… грёбаном Хендриксе? — спрашиваю я, мой голос с каждой секундой становится всё более пронзительным.

— Мы говорим о грёбаном Хендриксе, — говорит она, фыркнув. — И по твоей уклончивости я могу сказать, что это было хорошо.

— Что? Моя уклончивость ничего не значит.

Грейс приподнимает брови.

— Значит, всё было плохо? — спрашивает она. — Я в шоке. Ходили слухи, что в старшей школе он был настоящим мужчиной-шлюхой, и я полагаю, это не изменилось. Я имею в виду, ты видела его сейчас? Он такой совершенно натренированный. С годами он стал ещё сексуальнее.

— Разве у тебя нет мужа?

Грейс склоняет голову набок: